– Ты, как и все жители улицы, мечтаешь стать футув-вой? – спросил мальчика Яхья, отхлебывая чай.
– Да! – с улыбкой ответил Касем.
Закария захохотал во все горло, потом извиняющимся тоном произнес:
– Прости его, муаллим Яхья. Ты же знаешь, что на нашей улице мужчина либо должен быть футуввой, либо получать затрещины.
– Да упокоит Аллах твою душу, Рифаа! – вздохнул Яхья.– И как он только вырос на нашей адской улице?
– Поэтому и конец его был таков, как ты знаешь!
– Рифаа умер не в день своей гибели,– сказал Яхья, хмуря брови,– а тогда, когда его преемник стал футуввой.
– А где он погребен, дядя? – озабоченно спросил Касем.– Люди из его рода говорят, что сам Габалауи перенес его в свой сад и похоронил там, а члены рода Габаль утверждают, что его тело пропало в пустыне.
– Проклятые негодяи! – воскликнул рассерженный Яхья.– Они даже теперь продолжают его ненавидеть.
Затем спросил спокойным тоном:
– Скажи мне, Касем, ты любишь Рифаа?
Мальчик опасливо покосился на своего дядю, однако чистосердечно ответил:
– Да, дядюшка, очень люблю.
– А чего тебе хочется более – быть похожим на него, или стать футуввой?
Взгляд Касема отражал одновременно растерянность и лукавство. Он хотел что-то сказать, но запнулся, а Закария сквозь смех проговорил:
– Пусть он, как и я, довольствуется продажей батата. Они замолчали. В это время донесся шум со стороны рынка – неожиданно упал осел, везший повозку. Повозка перевернулась, ехавшие в ней женщины очутились на земле. Возница стегал осла кнутом, заставляя его подняться, испуганные женщины кричали. Закария встал со своего места.
– У нас еще долгий путь впереди. До свидания, муаллим!
А Яхья попросил:
– Всегда приводи с собой мальчика!
Он попрощался с Касемом за руку и, погладив его по голове, сказал:
– Ты мне понравился!
65.
В пустыне не было другого места, где можно было бы укрыться от палящих лучей солнца, кроме скалы Хинд. Здесь и привык располагаться Касем со своими овцами. Одет он был обычно в синюю чистую галабею – насколько может быть чистой галабея пастуха,– повязка из грубой материи защищала голову от солнца, на ногах ветхие, с обтрепанными краями сапоги. Частенько он сидел в глубокой задумчивости, лишь время от времени бросая взгляд на стадо. Свой пастуший посох он клал рядом с собой. С места, где он сидел, хорошо была видна гора Мукаттам, она казалась отсюда мрачной громадой, каким-то неведомым чудовищем, единственным под этим ясным синим небом созданием, которое бросает угрюмый вызов солнцу. Вокруг, до самого горизонта, простиралась пустыня, окутанная покровом тишины и зноя.
Когда Касем уставал от своих мыслей и грез, он принимался наблюдать за стадом, забавляясь стычками самцов и резвыми играми ягнят. Ему нравились глаза животных, словно подведенные кохлем, и порой ему казалось, что взглядами они пытаются что-то сказать ему, и он тоже «беседовал» с ними, рассказывал, как заботится о них – не то что футуввы, которые так грубы в обхождении с жителями улицы.
Касема ничуть не задевало обычное пренебрежение жителей улицы к пастухам. Он искренне полагал, что пастухом быть лучше, нежели попрошайкой, бродягой или жуликом. Кроме того, он любил пустыню и свежий воздух, ему доставляло удовольствие любоваться горой Мукаттам, скалой Хинд, непрерывной игрой красок на небосводе. К тому же по дороге сюда он непременно навещал муаллима Яхью.
Впервые увидев Касема пастухом, Яхья спросил:
– Почему торговец бататом пасет овец?
– А почему бы и нет, муаллим? – безо всякого смущения отозвался юноша.– Моей работе могут позавидовать сотни бедняков из нашего квартала.
– А почему ты перестал помогать дяде?
– Сын его Хасан подрос и теперь он может сопровождать отца. А пасти овец все же лучше, чем попрошайничать.
Не проходило и дня, чтобы Касем не навестил Яхью. Он любил старика и с удовольствием слушал его рассказы. Этот человек знал об их улице все, ее прошлое и настоящее, то, о чем рассказывают поэты в кофейнях, и то, о чем они предпочитают умалчивать. Касем нередко говорил муал-лиму: «Я пасу овец со всей улицы, в моем стаде овцы из квартала Габаль, из квартала Рифаа, овцы богатых людей нашего квартала. Удивительно, что все они мирно пасутся бок о бок, чего не скажешь об их владельцах».
А еще он говорил: «Хумам был пастухом. Бездельники, бродяги и попрошайки презирают пастухов. Зато они очень уважают бессовестных грабителей и кровососов футувв. Да простит вас Аллах, о жители нашей улицы!»
– Я бедняк, привыкший довольствоваться малым. Я никогда никому не причинил зла, даже мои овцы видят от меня лишь заботу и ласку. Ты не считаешь, что я похож на Рифаа?
Старик вознегодовал:
– Ты похож на Рифаа?! Да Рифаа всю жизнь положил на то, чтобы очистить души людей от ифритов и сделать их счастливыми. А ты увлечен мыслями о женщинах, которым назначаешь свидания в пустыне на заходе солнца.
– Что же в этом плохого, муаллим?
– Поступай как знаешь, но только не говори, что ты похож на Рифаа!
Подумав, Касем спросил:
– А Габаль? Разве он не был, подобно Рифаа, лучшим из жителей нашей улицы? Но ведь он полюбил и женился, вернул своему роду права на имение и распределил доходы поровну!
– Но у него не было другой цели, кроме имения! – с горячностью возразил Яхья.
Касем еще поразмыслил и сказал:
– Добрые отношения между людьми, справедливость и порядок тоже были его целью.
– Значит, ты ставишь Габаля выше Рифаа? – неодобрительно заметил старик.
Черные глаза юноши растерянно замигали. Он долго молчал.
– Оба они были хорошими людьми,– сказал он наконец.– Таких мало на нашей улице:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142