Кровь твоя смешается с самой низкой и презренной кровью. Ты же будешь сидеть один в своей каморке, изменяя написанное в твоей книге под диктовку гнева и отчаяния. А когда придет старость, ты окажешься совсем одиноким, таким одиноким, что некому будет оплакать тебя после кончины.
Повернувшись к Адхаму, Идрис продолжал как безумный:
– А ты, жалкий, как сможешь ты жить самостоятельно, если тебе не на кого опереться и неоткуда ждать помощи? Чем поможет тебе в этой пустыне умение читать и считать? Ха-ха-ха!
Умейма все не переставала плакать, и это разозлило Адхама. Он сказал холодно:
– Уймись. Утирая глаза, она отозвалась:
– Не могу. Ведь я во всем виновата.
– Я виноват не меньше. Если бы я не проявил слабодушии, то не случилось бы того, что случилось.
– Нет, нет, это мой, и только мой, грех.
– Ты обвиняешь себя, чтобы избежать моих упреков, – сердито проворчал Адхам.
Умейма сконфуженно умолкла и низко склонила голову. По вскоре опять заговорила:
– Не думала я, что он так жесток.
– Я-то хорошо знал его, и поэтому мне нет оправданий. Поколебавшись немного, Умейма спросила:
– Как же я буду тут жить, беременная?
– Да, непросто после Большого дома жить на пустыре. Но слезами горю не поможешь, придется нам построить хижину.
– Где? Он огляделся вокруг, задержался немного взглядом на хижине Идриса.
– Не стоит слишком удаляться от Большого дома, хотя это и вынуждает нас оставаться рядом с Идрисом. Одни на этом пустыре мы погибнем.
Подумав, Умейма согласилась с мужем:
– Да, и лучше, чтобы отец нас видел, быть может, его тронет наше бедственное положение.
Адхам вздохнул:
– Тоска меня гложет. Если бы не ты, я подумал бы, что все это происходит в кошмарном сне. Неужели сердце его охладело ко мне навсегда?! Я не стану оскорблять его, как Идрис. Увы, я ни в чем не похож на Идриса, а заслужил то же, что и он.
Умейма в сердцах воскликнула:
– Свет еще не видывал таких отцов, как твой!
– Прикуси язык,– одернул жену Адхам. Но ее это лишь распалило.
– Право же, я не совершила никакого преступления. Расскажи кому хочешь, что я сделала и какое понесла наказание, и, бьюсь об заклад, любой придет в изумление. Клянусь, такого отца еще не бывало в мире.
– Но в мире не бывало и такого человека, как он. Эта гора, и пустыня, и небеса знают его силу. Такие, как он, приходят в неистовство, когда кто– либо поступает наперекор их воле.
– При таком характере он скоро разгонит всех своих сыновей.
Оба замолчали. Кругом, на пустыре, не было видно ни одной живой души. Лишь вдалеке, у подножия горы, мелькали редкие фигуры прохожих. Солнце посылало горячие лучи с безоблачного неба, заливая бескрайние пески слепящим светом. На песке там и сям сверкали белые голыши и осколки стекла. На горизонте возвышалась гора Мукаттам, а к востоку от нее виднелась большая скала, похожая на голову человека, тело которого погребено в песках. У восточной стороны Большого дома стояла приземистая хижина Идриса, словно бросая своим невзрачным видом вызов дому. Весь пейзаж навевал уныние и страх, Умейма громко вздохнула и сказала:
– Трудненько нам придется. Адхам взглянул на Большой дом и отозвался:
– Я готов сделать все, чтобы для нас снова открылись эти ворота.
10.
Стали Адхам и Умейма строить себе хижину у западной стороны Большого дома. Камни для нее они приносили с Мукаттама. У подножия горы собирали куски жести. Доски и фанеру искали в аль-Атуфе, в Гамалийе и в Баб ан-Наср. Оказалось, что постройка хижины потребует больше времени, чем они рассчитывали. Л у них уже подошла к концу еда, захваченная Умеймой из Большого дома: сыр, яйца и патока. Адхам понял, что пора подумать о заработке. Он решил продать кое-что из своего дорогого платья и купить на эти деньги ручную тележку, чтобы развозить на ней для продажи батат, горох, огурцы и другие овощи – по сезону. Когда он стал увязывать платье в узел, Умейма с горя зарыдала, но муж не обратил внимания на ее слезы и с насхмешкой сказал:
– Больше мне эти наряды не понадобятся. Разве не смешно торговать бататом, завернувшись в вышитый плащ из верблюжьей шерсти?!
Вскоре он уже шагал по пустырю, толкая свою тележку по направлению к Гамалийе, к той самой Гамалийе, которая не забыла еще его пышную свадьбу. Сердце у него сжималось, голос прерывался и крик, которым бродящие торговцы зазывают покупателей, застревал в горле. В глазах Адхама поили слезы. Не желая встречаться с людьми, которые его знали, он направился в самые отдаленные кварталы и ходил по ним, крича и предлагая свой товар, с утра до вечера, пока руки его не онемели, ноги не стерлись в кровь, а суставы не заныли. Трудненько ему было торговаться с женщинами, а еще труднее ложиться на голую землю где-нибудь под забором, чтобы перевести дух от усталости, или справлять нужду в каком-нибудь углу.
Жизнь казалась не взаправдашней. А прекрасный сад, имение и покои, выходящие окнами на Мукаттам, вспоминались как сказка. Адхам думал: «Нет ничего непреходящего на этом свете. Большой дом и недостроенная хижина, чудесный сад и ручная тележка, вчера, сегодня и завтра – все это нереально. Наверное, я хорошо сделал, поселившись на виду у Большого дома. Так я хоть не потеряю свое прошлое, как уже потерял настоящее и будущее. Ведь не было бы ничего удивительного, если бы я лишился памяти так же, как лишился отца и самого себя!»
А когда поздним вечером он возвращался к Умейме, ему некогда было отдыхать – надо было достраивать хижину. Однажды, проходя около полудня по кварталу аль-Ватавит, Адхам присел отдохнуть и задремал. Он очнулся, услышав шум оказалось, мальчишки хотели украсть его тележку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142