В ожидании, пока Брбдаган и Стептоу освободят мою студию, я навела порядок в голубой комнате. Как-то я уронила бутылку с льняным маслом на ковер, и пришлось переставить мебель, чтобы скрыть пятно. Нужно обязательно сказать Стептоу, чтобы он убрал ковер из комнаты дяди Барри, пока его не постигла та же участь. Я решила раскошелиться и купить линолеум. Окна будут без занавесок, стены выкрашу в строгий белый цвет (Борсини сказал, что он хорошо отражает свет), и комната будет настолько соответствовать своему профессиональному назначению, насколько это возможно сделать за десять фунтов. В самое ближайшее время нужно купить второй мольберт. Он может понадобиться для миссис Чотон, да и я смогу иногда работать над двумя полотнами одновременно. Когда мы с дядей Барри были в студии Борсини в Альдершоте, у него стояли начатые картины сразу на четырех мольбертах.
После того, как мне стукнуло двадцать пять, я перестала думать о замужестве и решила всю себя отдать своей первой любви — искусству. Борсини говорит, что единственная причина, почему в мире так мало знаменитых художниц — замужество. Искусство требует полного самоотречения. А как может женщина посвятить себя искусству, если ей приходится постоянно думать о детях, обеде или о том, как бы получше принять сослуживцев мужа? Борсини считает, что я делаю большие успехи, но у меня слишком светлая палитра. Его палитра сверкает всеми оттенками драгоценных камней: рубинов, изумрудов, сапфиров и топазов. Мне не удается найти такие сочные оттенки на человеческом лице. Чтобы скоротать время, я решила начать новый набросок. Большое количество автопортретов в моей коллекции вовсе не означает любовь к собственной персоне, просто у меня нет натурщиков. Когда я остаюсь одна, я часто сижу перед зеркалом и рисую себя, как это делал Рембрандт. Художнику, как любому ремесленнику, нужно тренировать руку. Я подвинула стул поближе к зеркалу, положила альбом на колени и стала вглядываться в знакомое отражение в зеркале.
Немногие женщины знают каждую черточку своего лица так хорошо, как я. Борсини утверждает, что у меня классическое лицо, хотя и не совсем правильное. Он добр ко мне и, как всякий итальянец, любит говорить комплименты. Я немного похожа на гречанку, но глаза у меня зеленые. В последнее время я стала носить волосы, заколотыми в греческий узел, но вовсе не потому, что хочу быть похожей на гречанку — просто так удобнее. Мой нос далек от классического идеала, он у меня немного длинноват. У Венеры нос не был таким длинным, да и рот не был таким большим. Мой наставник говорит, что истинная красота уникальна потому, что она не совсем точно следует идеалу. Боюсь, в моем лице слишком много отклонений от идеала. Многие считают меня привлекательной, даже хорошенькой, но никто, кроме Борсини, не говорил мне, что я красива.
Когда я работаю, время проходит незаметно. Я слышала, как носили ящики из мансарды вниз, потом по коридору и наверх по лестнице на чердак. И, наконец, митра Бродаган появилась в дверях, и она скомандовала:
— Идите пить чай, миледи. Ваша студия готова, можете сами посмотреть, если хотите. Мои старые ноги больше не смогут одолеть эту проклятую лестницу. Я уже семь раз на нее карабкалась. Сама удивляюсь, как выдержала такое. Вы еще молоденькая, и вам ничего не стоит сбегать наверх.
— Спасибо, Бродаган.
Я отложила свой набросок и побежала наверх. Нужно было оценить ее работу. Бродаган никогда не старается ради денег, но очень любит, чтобы ее похвалили.
Стептоу все еще был в студии, он выдвигал ящики комода один за другим и просматривал их содержимое. Дворецкий — единственный слуга-англичанин в нашем доме. Выйдя замуж, мама привезла с собой слуг из Ирландии. Когда они уходили на пенсию или умирали, она заменяла их другими, тоже ирландцами. Стептоу вежлив с другими слугами, но относится свысока ко всем, кроме Бродаган. Ее он побаивается. Он пожилой седеющий брюнет среднего роста. Мне так и хочется употребить любимое словечко Бродаган «спесивец». Когда-то Стептоу работал в доме у наших местных аристократов Уэйлинов.
— Прикажете убрать белье вашего покойного дядюшки, мадам? — спросил он. Стептоу всегда называет меня и мама «мадам».
— Да, сложите всю его одежду в ящики. Я распоряжусь, чтобы все это отнесли в богадельню.
Даже мама не станет настаивать, чтобы старая одежда хранилась в доме.
Стептоу начал вынимать рубашки из верхнего ящика, а я ходила по комнате и старалась представить, какой она станет, когда будет убрана кровать, сняты портьеры, постелен линолеум и стены покрашены в белый цвет. В этот момент я повернула голову и увидела, что дворецкий держит за шнурок небольшую кожаную шкатулку.
— Что это? — спросила я. Он протянул шкатулку мне.
— Там что-то бренчит, мадам. Я развязала шнурок и высыпала содержимое на ладонь. Луч солнца упал на этот странный предмет, и он засверкал мириадами маленьких радуг. Я смотрела на него, затаив дыхание, и не смела поверить своим глазам. Это было великолепное бриллиантовое ожерелье. Я нащупала замочек и повернула ожерелье так, чтобы в нем лучше отражались лучи солнца. Это была нитка мелких бриллиантов, а впереди были подвески из более крупных камней. Я не знаю, как называются бриллианты разной огранки, но там были камни различной формы, причем, некоторые довольно крупные.
У дяди Барри не было состояния. За квартиру и стол он платил нам из своей пенсии, которую получал от Компании.
— Где он мог это взять? — спросила я. Почти целую минуту я предавалась сладким грезам. А что, если дядя все-таки привез много денег из Индии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56