Опираясь на локти, он смотрел на нее сверху. Его худое лицо было напряжено, глаза сверкали синим даже при тусклом свете фонаря. Она заметила, как дрожат его руки, и поняла, что это вовсе не из-за усилия, которое требовалось, чтобы поддерживать его тело. Он полностью отдавал ей свою страсть, так же как свою честь. Ее так тронули его ласки, что она с трудом могла собраться с мыслями. Он занимался с ней любовью! И захватил все ее чувства настолько, что заставил ее забыть все страхи, весь ужас предстоящей ночи и того, что могло наступить после.
Но ее разум не был затуманен. Никакая страсть не заставила бы ее забыть о том, что она делает. Ощущения были настолько необычными для нее, она долго оставалась девственницей, одинокой женщине было слишком важно соблюдать целомудрие, чтобы она могла не думать о последствиях, даже уступая его страсти.
Близость с ним будет означать падение. Но она не знала, выживет ли в темной пещере без выхода больше нескольких дней.
Он станет плохо думать о ней после того, как удовлетворит свою страсть, все говорят, что мужчины ведут себя подобным образом. Но это же Драмм.
Если им удастся выбраться отсюда, она никогда его больше не увидит и не ощутит ничего подобного, разве что станет его любовницей, а против такой судьбы она боролась всю свою жизнь. Если не выберутся, по крайней мере, она узнает, что такое любовь.
А беременность? Что с того? Она никогда не пожалеет о том, что испытала, или о том, что у нее есть ребенок от него.
Она ни за что бы не подумала, что способна на такое, если бы они только что не повстречались со смертью и не гадали, что ждет их завтра. Но теперь ей казалось, что она предвкушала эти минуты с того момента, как познакомилась с ним. Мистер Гаскойн говорил, что она дочь шлюхи и станет такой же. Она всю жизнь отрицала это. Похоже, ей недолго оставалось жить.
Как же он смотрит на нее сейчас! Жаль, что у нее не хватило времени и смелости тоже рассмотреть его по-настоящему.
Ее тело протестовало, разум сопротивлялся. Она знала, что, если скажет нет, он поднимется и уйдет и через некоторое время вернется к ней как друг и простит ей все. Но она не знала, сможет ли простить это самой себе.
— Алли? — спросил он.
Ей не надо было принимать решения. Они жертвы рока и страсти. Впервые их неравенство ничего не решало. И ее девственность тоже ничего не значила. Только жизнь имела значение. Драмм хотел ее. Это отметало все остальное.
— Пожалуйста, не останавливайся, — попросила она. И едва сдержалась, чтобы не сказать «я люблю тебя», потому что боялась — это единственное, что может заставить его остановиться.
Он улыбнулся. Улыбкой, полной такого обаяния, и облегчения, и восхищения ее смелостью, что она подумала: ради одного этого стоило принять такое решение. Потом он снова опустился рядом с ней, и она поняла, что не знала и половины того, что ее ожидало.
Драмм стянул рубашку и жилет, скомкав их, положил ей под голову. Она задрожала. Смотреть на него, голого до пояса, было так необычно, невозможно, невыразимо приятно. Его грудь оказалась худой, мускулистой и твердой, как дерево, теплой под ее пальцами, как его дыхание возле ее уха. Одну руку он подложил ей под голову, защищая от холода каменного пола, другой ласкал ее, возбуждая, а его губы заставляли ее гореть в огне желания. Александра задыхалась, ощущая прикосновения его рта и языка к своей груди. Рука, блуждающая по ее телу, вызывала у нее трепет. Вот она у нее на животе, потом ниже, гладит, нажимает, потом медленно входит в нее там, заставляя извиваться. Его губы следуют за рукой, и Александра дрожит, а когда он скользнул туда, она так смутилась, что попыталась сесть. Но он поднял голову, тихо шепча ей какие-то нежные слова, пока она не расслабилась, чтобы он мог продолжать свои смелые ласки.
Он снял с нее платье, стянул свои брюки, убедив ее, что нога в полном порядке и не беспокоит его ни в малейшей степени в отличие от растущего возбуждения. Затем он доказал ей, что может быть и очень терпеливым, снова и снова возобновляя любовную игру.
Он вел себя так волнующе и нежно. Она перестала думать, чтобы полнее ощущать страсть.
Драмм находил ее восхитительной — полной желания, отдающейся, активно отвечающей на его страсть, женственной, что заставляло его чувствовать свою силу. Его одурачили и заманили в ловушку. Он не знал, сможет ли спасти их. Но сейчас ничто не имело значения. Это Александра, и каждое ее движение показывает, что она хочет его так же отчаянно, как он нуждается в ней. Он может позволить себе быть счастливым после того, как безжалостно отмел предупреждающие голоса, звучавшие в голове.
Он вел любовную игру, позволяя ее страсти возбуждать его самого. Он не помнил, когда в последний раз испытывал такое всеобъемлющее желание. Но продолжал удерживать себя. Грубость хороша в свое время, сейчас же совсем другая ситуация. Они лежали в темноте, на холодном камне, и если он не может предоставить ей других удобств, то подарит хотя бы нежность и ласку.
Когда желание выросло настолько, что стало причинять ему боль, а ее тело стало влажным, мучительно извиваясь под ним, он понял, что пора начать новый, окончательный, ослепляющий акт их пьесы. Он поднялся над ней, раздвинул ее ноги, обеими руками поднял и приблизил к себе то, что было ее сутью, ее центром.
Она напряглась. Он замер. Оставалась еще одна, последняя секунда его знаменитого самообладания. Ее глаза были широко раскрыты.
— Алли? — сказал он.
И она улыбнулась ему дрожащими губами. Он вошел в нее долгим скользящим движением, которое не смог бы остановить, даже если бы весь мир обрушился вокруг них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102