Он взмывал в воздух за своей добычей, показывая в оскале невероятно длинные зубы, щелкая ими так, что это было слышно Ли даже на расстоянии. Несколько раз Сеньор делал знак рукой, и волк падал на брюхо. Они смотрели друг на друга довольно долго, а потом Сеньор, чуть наклонял голову влево или вправо, и Немо мчался в этом направлении. Волк скрылся в кустах, а Сеньор шел как ни в чем не бывало по дороге, пока Немо не выскочил из своего укрытия, взвизгивая и возбужденно прыгая от восторга, когда его друг деланно вскрикнул от удивления.
Ли привалилась к экипажу. Сощурившись, она смотрела на ковер из мокрых желтых листьев, укрывших землю. Она сердито смахнула слезы и порылась в сумке, ища свои лекарства. Она вынула флакон с глазными каплями, которые сделала сама из порошка ляписа, розовой воды и белого вина. Подойдя к кобыле, она оттянула шоры и из тонкой трубочки капнула по две капли жидкости в каждый глаз лошади. Когда она увидела, что Сеньор возвращается, она торопливо запихнула лекарство в сумку.
Из-под клапана дорожной сумки выглядывал уголок альбома. Укладывая лекарство, она взглянула на потрепанную обложку. Затем она снова посмотрела на Немо, на то, как волк взмывает в воздух, — весь из мышц, переливающейся шерсти, дикой радости, а Сеньор щелчком подбрасывает в воздух каштаны.
Она потрогала альбом, а потом внезапно вынула его из сумки. У Сеньора всегда были под рукой карандаши и уголь для набросков, которые он ни разу так и не окончил: дома, деревья, старые крестьянки, мимо которых они проезжали. Ли села на ступеньки кабриолета и открыла альбом, быстро перелистывая акварели, чтобы дойти до последних пустых страниц. Она сжимала в пальцах карандаш.
Перед ней была чистая страница, на которой было старое пятно, отпечаток ее пальца, оставшийся с прежних дней, — какая-то сцена тогда привлекла ее внимание. Забытое, так и не запечатленное событие… день рождения, вечерний чай, — в один из обычных дней, которые она запечатлевала, когда хотела получше запомнить мгновение, взять его с собой в будущее.
Она поднесла карандаш к бумаге, подумав о волке, о пропорциях, правильном свете и тени — у нее многое не получалось, ведь она была всего лишь любителем…
Ли крепче сжала губы. Внезапно она резким движением карандаша прорвала страницу. Сцепив зубы, она с силой вдавливала заточенный кончик все глубже и глубже в альбом, черкая линии.
Ее рука, казалось, движется сама по себе, не рисуя, а атакуя — избивает, набрасываясь на пустую страницу, рвет и портит бумагу. Она задыхалась, сгибаясь над альбомом, и не останавливалась, пока не превратила страницу в уродливые лохмотья.
Она очнулась: посмотрела на альбом, на карандаш, на свои трясущиеся руки. Потом встала и постаралась как можно дальше зашвырнуть альбом.
Она привалилась к поцарапанному облупившемуся боку кабриолета, прерывисто дыша, словно долго бежала, или с усилием карабкалась на вершину горы. Сжав ладони, она поднесла их ко рту.Ее трясло. Судорожно глотала она воздух, но постепенно ее дыхание выровнялось. Сила, которая сковала ее мышцы, отступила. Она снова могла двигаться и размышлять.
Долго стояла она с закрытыми глазами; слышала, как мимо, тяжело дыша, пробежал волк. А когда открыла глаза, увидела Сеньора, и, хотя она заставила себя отвернуться, но заметила, как он подошел к луже на дороге и поднял раскрытый альбом, лежавший наполовину в мутной воде, наполовину на земле, у края лужи.
Он не взглянул на Ли. Он стряхнул молодые листья, прилипшие к обложке, а затем осторожно разделил страницы, вытирая уголки рукавом куртки. Объявление о поимке преступников выпало и лежало неподалеку; он и его поднял и вытер, а затем, вынув острый стилет, тщательно обкромсал обрывки изувеченной страницы.
Он скомкал рваные куски бумаги и бросил их в лужу. Потом он подошел к экипажу и упаковал альбом в свою сумку, аккуратно поместив его между рубашками, просовывая полы рубашки между самыми мокрыми страницами, подкладывая их под уголки обложки. Затем он снова застегнул саквояж.
Он по-прежнему не смотрел на Ли. Он ничего не говорил. Если бы не это, она бы не выдержала, забилась бы в рыданиях — безумных, мучительных.
Но он молчал, и она сдержалась.
За едой они разговаривали, впрочем, они почти никогда не говорили. Ли сидела в экипаже, он прислонился к стволу каштана, а Немо свернулся у его ног. Было покойно и холодно, дорога выглядела пустынной. Немо дремал, положив голову на мокрые лапы.
Когда Сеньор кончил есть, он подошел к лошади, снимая торбу с ее морды.
— Вы удовлетворены обедом, мадам? — спросил он.
Лошадь с энтузиазмом кивнула.
— Это вы ее научили, — сказала Ли, нарочито резким голосом, чтобы он не подумал, что может обезоружить ее таким детским трюком.
Кобыла снова кивнула.
— Я не понимаю, как вы это делаете, — сказала она. Он потрепал лошадь по лбу.
— Ну, как только я узнал, что она говорит по-английски, было достаточно просто завязать беседу.
— Как смешно, — саркастически сказала Ли. Он слегка улыбнулся.
— Я рад слышать, что вам это нравится, — сказал он, сворачивая попону.
Еще пять тоскливых дней, и они оказались в Руане в гостинице «Сосновая шишка». Ли тихо пошла в конюшню, прежде чем идти в свою комнату ложиться спать. Она взяла с собой все необходимое, чтобы закапать лошади лекарство в глаза, хотя прошло уже две недели — и большого результата от своего лечения она не замечала. Она не очень на него и надеялась, но не могла не думать, что станет с преданным животным, когда они достигнут побережья.
Сегодня она выбралась позднее, чем всегда. Обычно она дожидалась, когда Сеньор начнет болтать с какой-нибудь вертихвосткой, которую он присмотрел себе на ночь, и после ужина заходила в конюшню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131