Вы говорите, глядя в пространство. Когда я обращаюсь к вам, вы смотрите не на меня, словно это говорят какие-то призраки. Вы деретесь с волком из-за куска мяса, словно зверь. И вы действительно спотыкаетесь. — Голос ее задрожал. Она опустила руки и повернулась к нему. — Вы падали три раза и едва удерживались на ногах в десять раз больше за то время, что я с вами. Вы думаете, я не заметила? Я пришла к вам за помощью. Я не могу ничего изменить, если вы не в состоянии мне помочь. Я хотела бы, — она заморгала, и губы ее сжались. Внезапно она отвернулась и стояла прямо и неподвижно. — Хотела бы, хотела бы, хотела бы, — сказала она, глядя в сторону горной гряды. — Боже, помоги мне. Я не знаю, чего мне хотеть.
Отзвук ее голоса растаял среди колонн. С.Т. уронил на траву серебряную чашку и положил руки ей на плечи. Он мог чувствовать ладонями, в каком она напряжении, как нервно вздрогнула всем телом, судорожно сглотнув.
— Солнышко, — сказал он тихо. — А разве тебя посещала другая мысль? — Он коснулся ее подбородка и заставил взглянуть ему в лицо. — Разве ты никогда не думала, что я пойду с тобой, если буду тебе нужен?
Она упорно отводила глаза.
— За вашу голову назначена награда. Вам нельзя возвращаться. Я бы не стала просить вас об этом, так я решила с самого начала. — Она прикусила губу. — А теперь… извините, я не хочу вас обидеть, но…
Он взял ее лицо в руки.
— А теперь ты видишь, что я ни на что не гожусь.
— Нет. — Она попыталась немного отстраниться. — Нет, я не сомневаюсь, что вы бы могли научить меня всему, что сумела бы воспринять, со временем. Но времени у меня нет, месье я и так потратила уже слишком много…
— Время тебе не нужно. — Он нагнулся и прижал губы к ее лбу.
— Это безнадежно, — прошептала она.
— Безнадежные дела — мое призвание.
— Вы безнадежны, — сказала она более холодно. — И сошли с ума.
— Вовсе нет. Все дело в моей гордости. Я не могу допустить, чтобы ты разрушила мою легенду своими нежными руками и тщетными попытками работать шпагой. — Он сделал шаг назад. — Нет, мадемуазель, уж если моя репутация обречена, я лучше сам над ней поработаю.
Покинуть Коль дю Нуар оказалось даже труднее, чем представлял себе С.Т. Большая часть его души стремилась остаться. Он бы рисовал, живя спокойно и осмотрительно — продолжал бы существовать так, как он это делал после взрыва, отнявшего у него слух и чувство равновесия. Здесь он ходил медленно, старался не рисковать понапрасну. В дни деревенских праздников он никогда не танцевал, не играл в шары, и он не стал бы пытаться сесть на лошадь, даже если бы сердце позволило ему заиметь другого коня после Харона.
До приезда Ли он не отдавал себе отчета, насколько инстинктивно осторожными и сдержанными стали его движения. Внезапно он словно увидел со стороны не только, как он ведет себя в приступе головокружения, как спотыкается, падает, но и то, как он расчетливо сдерживается, оберегая себя. Раньше он этого не замечал.
Ему еще предстояло признаться ей в глухоте. Он знал, что хотя она заметила кое-какие странности, но, казалось, еще не поняла их причину. Она просто думала, что он не в себе, потому что смотрит на что-то, чего она не видит. Поэтому он продолжал скрывать истину, хотя даже себе не смог бы объяснить, почему, скрывал так же, как притворялся, будто для него ничего не значило упаковать свои картины и инструменты, закрыть их чехлами и ветошью.
Коль дю Нуар был его коконом, и он не хотел оставлять его.
Но в нем бродили теперь и другие желания. Он не мог забыть Сада и его золотые монеты, выражение лица маркиза, когда, подняв глаза, он увидел в дверном проеме С.Т. и Немо. Он думал о белоснежном теле Ли в лунном свете. Сидя у кухонного очага, проводя по точильному камню лезвием своего палаша, который он давно уже не брал в руки, он вспоминал ночную дорогу, морозный воздух в глухой тиши — и кровь сильнее билась в его жилах.
Ему придется снова сесть на коня. Это будет первым испытанием. Если он его не выдержит, она окажется права, и все остальное будет не иметь смысла. Она терпеливо относилась к его намерению поехать с ней, как мать снисходительно относится к фантазиям ребенка. Она кивала с серьезным видом и спокойно улыбаясь, когда он пытался объяснить свои приготовления, — и это приводило его в ярость. Сама мысль о неудаче язвила его. Он хотел остаться в своем привычном коконе и сгорал в то же время от желания показать ей, что он по-прежнему непревзойденный мастер своего полуночного ремесла.
Он жалел, что она не ходит в юбках. Все равно ее движения, стройные ноги, округлые бедра, которые не могла скрыть куртка каждый раз, когда она нагибалась, — постоянно волновали его; она превращала его в пороховую бочку, готовую взорваться, и знала это. Она этим пользовалась. Он хотел любви, он хотел романтического волнения; она предлагала себя с холодной расчетливостью, словно это давало ей какую-то защиту от него.
Так оно и было. Эта стена была покрепче каменной. Он понял ее. Он мог получить ее тело, но никогда ему не затронуть ее души.
Она читала его, как открытую книгу. Она предлагала условия, которые, как прекрасно знала, были невозможны. Она разыграла его в римском храме. Она специально вела себя, как блудница, говорила об оплате, о том, что должна ему, зная, что чем больше она принижает то, к чему он стремится, тем в большей безопасности будет сама.
И в итоге сила была на ее стороне. И оба они понимали это.
Он сидел, оттачивая оселком сверкающее лезвие палаша, и глаза его невольно следовали за ней. Он попытался сосредоточить все внимание на голубоватом сверкании прекрасной стали, но вновь и вновь возвращался к созерцанию женских ног, попирающих каменную плиту перед камином.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131