Олимпия временами впадала в легкую дрему, откидываясь на высокую спинку седла. Очнувшись в очередной раз, она увидела, что Шеридан, ехавший рядом, взял в руку поводья ее верблюда и ведет его.— О, прошу прощения, — смущенно пробормотала она, поняв, что выронила поводья во сне.— Все в порядке, — спокойно отозвался он.Олимпия взглянула на него, удивленная дружеским тоном, от которого уже давно отвыкла. Его фигура в белых просторных одеждах, казалось, мерцала призрачным огнем. Лицо Шеридана пряталось в тени, были видны только подбородок и губы.Некоторое время они ехали молча по залитой лунным светом пустыне. В прохладном воздухе чувствовался едкий запах верблюжьего пота. Очертание горной цепи на горизонте скрылось в легком мареве поднимающегося над землей нагретого за день воздуха.— Ты чувствуешь, что изменилась с тех пор, как убила человека? — внезапно спросил Шеридан.Она взглянула на него. Вопрос вообще-то был довольно бесцеремонным и даже жестоким, но тон, которым он был задан, смягчал это впечатление.Помолчав немного, Олимпия честно ответила:— Я просто стараюсь не думать об этом.— Ну да, конечно, — грустно сказал он.Олимпия могла бы дотронуться до него, если бы протянула руку. И ей очень хотелось сделать это, но она боялась. Она, как всегда, попыталась представить себе, что бы сделала на ее месте Джулия, но на этот раз воображение отказало ей. Она ощутила себя беспомощной, глупой и ни на что на свете не способной.— Я не хочу жить, — глухо сказал Шеридан. Отчаяние, звучавшее в его голосе, поразило Олимпию до глубины души; ее сердце устремилось навстречу Шеридану. Она больше не могла рассуждать и взвешивать каждый свой поступок. Отбросив все сомнения и опасения, Олимпия протянула руку и положила свою ладонь на руку Шеридана. Это прикосновение длилось секунду, а затем неловкое движение верблюда прервало их рукопожатие.— Шеридан, — тихо промолвила Олимпия, — скажи мне, что случилось.— Хорошо, я расскажу тебе все, — медленно произнес он, опустив голову и пряча от нее лицо, и опять замолчал.— Я жду, не таись.— Я боюсь, ты не поймешь и просто возненавидишь меня или, того хуже, начнешь презирать. — Он поднял голову и устремил взгляд в небо. — Да и как ты меня можешь понять!В его голосе слышалось страдание. Олимпия молчала, хотя ей хотелось возразить ему, спорить, доказывать, что она сумеет все понять. Однако жизнь столько раз наказывала ее за самоуверенность, и поэтому Олимпия воздержалась от громких заявлений.Деревянные седла поскрипывали в такт движениям верблюдов. Девушка следила за тем, как мимо проплывают однообразные пейзажи бесплодной пустыни.— Я не настоящий, меня будто подменили, — снова заговорил Шеридан. — То есть я хочу сказать, что не ощущаю себя… Впрочем, это невозможно объяснить… Я как будто неживой. Я хожу, разговариваю, ем, но, в сущности, мертв. Меня нет здесь. — Шеридан глубоко, судорожно вздохнул. — Меня нет здесь!Олимпия взглянула на него, смущенная такими словами и пораженная тоской, звучавшей в его голосе.— Я никогда не смогу вернуться домой, — продолжал Шеридан. Теперь его слова лились безудержным потоком, как сквозь брешь взорванной плотины. — Я очень хотел вернуться домой, я так хотел оставить флот! Я ненавижу службу. Из-за чего? У нас не было ни одной нормальной войны, ни одного достойного противника. И тем не менее нас заставляли… — Из груди Шеридана вырвался звук, похожий на глухое рыдание. — Черт бы побрал их всех, тех, кто сидит в Уайтхолле, дымя своими трубками и жирея. Именно они отдали мне приказ подавить волнения рабов. Я преследовал невольников, ловил их, усмирял. А эти ублюдки бросили мой корабль на произвол судьбы, а потом подожгли его, чтобы замести следы.Он замолчал, воцарилась тишина.— Невольников заковали в кандалы… Я до сих пор слышу их звон… До сих пор!Олимпия ухватилась обеими руками за луку седла. Ей стало нехорошо, она не промолвила ни слова, ожидая, что он скажет дальше.— Я хотел выйти в отставку сразу после этой истории. — Голос Шеридана дрожал, он не поднимал головы. — Хотя в этом случае я мог рассчитывать только на половину пенсии.Тогда я подумал: к чертовой матери, лучше остаться без средств к существованию, чем участвовать во всем этом кошмаре. И я ушел со службы, но ты же знаешь, черт возьми, что у меня нет дома. Не понимаю, почему я решил…Шеридан замолчал на полуслове. В лунном свете цепочка длинноногих верблюдов, мерно покачиваясь, продвигалась вперед. Шеридан долго молчал, а потом вновь заговорил.— Я возненавидел их всех! — воскликнул он. — Я возненавидел их накрахмаленные воротнички, их модные шляпы, тупых чиновников, расхаживающих с надменным аристократичным видом и являющихся на службу в полдень, поскольку весь вечер накануне они вальсировали с дочерью какого-нибудь лорда, а всю оставшуюся ночь предавались разгулу. Я узнал, что медали — пустые побрякушки, они не дают средств к существованию. Я узнал, что нельзя спорить с герцогским сынком, который ничего не смыслит в морском деле, даже если это грозит гибелью целому кораблю. Я понял, что для меня существует один-единственный способ зарабатывать деньги на жизнь — это стать любовником какой-нибудь богатой шлюхи, которая родила своему барону достаточное количество наследников и честно заслужила тем самым свои бриллианты. И вот, не долго думая, я так и сделал. Олимпия, это были тупые пошлые сучки; как я их ненавидел! Они постоянно рассказывали своим друзьям, какой я герой… А меня расспрашивали о моих подвигах, интересуясь, как все было. Меня спрашивали, боялся ли я и больно ли, когда в тебя попадает пуля… — Шеридан горько засмеялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160