Люди Икено следили за отъезжающими. Дожену пришлось бы, если бы он захотел покинуть острова вместе с лезвием Гокуакумы, делать это нелегально – через горы, потом в нанятом у контрабандистов каноэ, затем пересесть на океанское судно, но это потребовало бы слишком много везения.
«Дело Дожена», – подумал Сэмьюэл. Он не знал, ни где спрятано лезвие, ни как и куда Дожен собирается его перенести. Сэмьюэл только представил убежище и тайный ход в горы.
Лезвие будет в его доме, который Леда обставляет со счастливой улыбкой, а Дожен изображает мастерового.
Все тихо, но все словно затаилось. Может быть, пройдет еще день. Или год. Когда-нибудь Дожен сделает свой ход – лезвие окажется в доме с названием «Вздымающееся море». А потом японец исчезнет.
Сэмьюэл из-под опущенных полей шляпы смотрел на баркас. Ненависть все еще не отпускала его. Ему было безразлично – в сохранности ли меч, он думал о том, считают ли охотники за добычей, что ему известно местонахождение лезвия. Кражу в Лондоне вполне можно рассматривать как проявление желания обрести рукоять и воссоединить Гокуакуму.
Он не стал бы этого делать – всему виной случай и невидимые нити. Если бы он знал…
Его противники будут искать слабости. У Дожена их не было. Сэмьюэл же уязвим. Уже само существование Леды – его слабость. Их преимущество. Дом не обеспечивал полной безопасности, в отеле еще хуже. Если даже Дожен уедет вместе с лезвием, будут ли охотники это знать? Будут ли уверены, что лезвия здесь нет? Уедут ли они отсюда, считая, что Сэмьюэл не знает ничего…
«Так рассуждают американцы, – сказал бы Дожен, – а не люди с востока. Твоя жизнь иллюзия. Когда тебя похоронят, – никто не уйдет с тобой и не будет любить. Смерть наступает в одно мгновение – есть предшествующее, а есть последующее. Нужно жить каждый день так, как будто умрешь ночью».
Он не хотел умирать сегодня ночью. У него было много иллюзий, но Леда не была иллюзией.
Из-за нее он не мог продумать мысль до конца. Он полагал, что если у охотников будут лезвие и рукоять, то его роль и роль Леды – будет сыграна.
Предательство. Он думая о том, что Дожен прочтет эту мысль, отголосок мысли. Он знал, что Дожен не доверяет ему.
Семнадцать лет.
Японцы говорят: «Окаге сама де» – «Я стал таким, каков есть, потому что ты сделал меня таким».
Я обязан тебе, Дожен.
Он закрыл глаза, чувствуя нетелесную боль.
Леда никогда бы не добилась таких успехов, если бы не помощь мистера Дожена и Манало. Гавайец носил стулья, цветы в горшках, возил ее в коляске на ленчи и чай, куда ее приглашали чуть ли не ежедневно. Через неделю она предложила Манало не гнать коляску так быстро.
Мистер Дожен оказался чрезвычайно полезен. Леда раньше никогда бы не подумала, что мебель таких простых конструкций может быть столь привлекательна. Ей теперь казалось, что легкие, плетеные лаухало намного изящнее тяжелых дсовров. А чего стоил только один секретер с маленькими дверцами, изящными ящичками, издающими музыкальные звуки, стоило их выдвинуть, – новшество, которым мистер Дожен, казалось, очень гордится.
– Шкаф для молодая жена, – сказал он. – Все японские жены приносить муж домой такое. Вам нравится, миссис Самуа-сан?
– Да, прекрасно. И кровать великолепна. Он наклонился и нежно коснулся рукой спинки, на которой была вырезана изящная фантастическая птица с раскрытыми крыльями.
– Доброго счастья! Японцы говорят: «Тцуру ва зеннен» – «Жить тысяча лет, как журавль».
– Это такой знак? Символ?
– Да, доброе пожелание. Жить долго. Журавль жить тысяча лет. Свадьба, рождение, праздник – делают много журавли из бумаги. Все летают. Счастье тысяча лет.
Леда посмотрела на него с улыбкой:
– Какая хорошая традиция! – она коснулась теплого дерева. – «Жаль, что я не знала» об этом до Рождества. Единственное, что я нашла в одной книге, что сушеная рыба – хороший подарок.
– Сухая рыба. Хей! Журавль. Голубка. Пирог из риса. Бамбук хорошо. Бамбук – не ломается преданная дружба.
– А он понимает все это? И знает о журавлях, голубях, бамбуке?
– Самуа-сан? Понимать.
– Вы думаете, ему понравится, если я повешу где-нибудь несколько бумажных корабликов?
– Да, хорошо. Может быть, дома бывать больше? Уже не первый раз Дожен пытался испытать ее.
– Он очень занят, его дело требует много времени.
– Да, – Дожен поклонился, как будто в знак того, что она в точности ответила на его вопросы.
– Но это было бы хорошо, – она прислонилась к прохладному дверному косяку, – я хочу, чтобы он был здесь счастлив.
– Я знать леди, которая делает журавли. Вы покупать?
– Да, я куплю несколько. Тысячу?
– Тысячу. Пусть висеть. Красиво. Несколько голубки, может быть. Я писать записка.
Он достал блокнот и карандаш из невидимого кармана и что-то написал на своем языке. Вырвал листок, сложил его, протянул ей.
– И, может быть, еще бамбук? Дожен кивнул.
– Манало везти миссис Самуа-сан в город, потом к Обазан покупать журавли. Корзина бамбука. И еда.
– Спасибо.
Дожен спрятал блокнот, позвонил в колокольчик. Тихо сказал Леде, пока она прятала записку в карман:
– Сказать секрет, Самуа-сан? Я рад. Вы – хороший жена, – он поклонился. – Журавль на кровать – подарок. Вам. Я дарить.
– О, – растроганно сказала Леда, – спасибо! – Она почувствовала, что смущена. – Я действительно хочу быть хорошей женой. Но я не всегда знаю, как.
– Есть кровать. Танду. Теперь нужно ханауоме-таку.
– Что это такое?
Дожен нарисовал в воздухе круг.
– Малый-малый стол. Самуа-сан делать его давно. О, давно. Был мальчик. Дарить леди Эшланд. Невеста должна ехать дом, где мать, взять ханауоме-таку и принести дом, ще муж.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122