Но признаться, что она может оказаться на улице, – нет, это невозможно. Девушка открыла окно, чтобы проветрить комнату. Запах уксуса тяжело оседал на окрестности, смешивался с сырыми испарениями канала. Еще не стемнело, но она надела ночную рубашку и улеглась, стараясь заглушить нарастающую в ней тоску. Одного сэндвича с огурцом было явно недостаточно для ужина, но она настолько устала и чувствовала себя такой неуверенной, ощущая подступающую панику от того, что случилось. Сон казался благословенным спасением.
Как только она закрыла глаза, перед ней возник образ леди Кэтрин, ее матери и то, как они украшены драгоценностями. Блуждая среди туманных видений, шелеста шелка, голосов, говорящих на иностранных языках, она вдруг пробудилась в комнате, погруженной в темноту. Это ее смутило, она думала, что спала едва ли минуту, а не несколько прошедших часов.
Сердце снова билось тяжелыми ударами, в ушах стояла глухая тишина. Вдалеке прозвучал тонкий свисток поезда, идущего в ночь.
Глаза слипались, их невозможно было открыть. Леди Кэтрин улыбалась где-то рядом доброжелательной милой улыбкой, касаясь руки Леды. Мисс Миртл заставляла ее проснуться. Кто-то находился в комнате. Надо проснуться, проснуться, проснуться. Но не было сил открыть глаза. Она так устала, что спала бы даже на улице. Серебряные ножницы блестели в канаве… Она наклонилась, чтобы достать… Но мужская рука перехватила их. Он был здесь, в ее комнате… Она должна проснуться… она должна… должна…
Во сне он схватил ее за запястье и прижал к себе, к своему подбородку. Она не испугалась, хотя не видела его, не могла разомкнуть веки. Она чувствовала себя в его объятьях в безопасности, словно убаюканной. Такой защищенной и огражденной от всего… такой защищенной…
4

Гавайи, 1871
Это был огромный дом, но Сэмми уже начал привыкать к большим помещениям. Он их любил. Пустые комнаты полны воздуха, под босыми ногами тканые лаухаловые циновки, кругом белые колонны и широкие портики, называемые ланаи, эхо голосов идет от высоких потолков, а в ушах все время стоит шум океана.
Сегодня мальчик собирался в гости к леди Тэсс, поэтому на нем были ботинки, белый матросский костюмчик с морскими сине-красными полосками, такой новый, что не хотелось даже двигаться. Он боялся что-нибудь испортить. Одежды у мальчика было много, но он предпочитал ее не трогать и держать новой в гардеробе или комоде. Так приятно было заглянуть на полки и увидеть, что все аккуратно сложено, такое чистое и хрустящее.
Сэмми сидел на стуле, разглядывая красивое поперечное плетенье циновки на полу, в то время как леди Тэсс беседовала с миссис Доминис. Он не прислушивался к их словам, обыденный разговор женщин не вызывал у него интереса. Когда леди Тэсс спросила, не хочет ли он остаться дома и поиграть, ребенок не согласился, он хотел побыть с ней. Он всегда этого хотел. Лучше всего было, когда она обнимала его и прижимала к себе, но ему нравилось также, когда она брала его за руку или когда он мог зажать кулачком складки ее платья.
Сегодня леди Тэсс вывела к гостям своих детей – мистера Робекка и маленькую Кэй. Гавайские леди с удовольствием с ними общались, это было заметно.
Сэмми размышлял, было ли у миссис Доминис еще другое имя, на ее собственном языке, вместо того, каким ее называли иностранцы, унаследованного от бородатого супруга-итальянца. Когда он спросил об этом леди Тэсс, она ответила, что христианское имя миссис Доминис – Лидия. Но ему хотелось знать подлинное имя. У всех гавайцев странные живые имена. Миссис Доминис тоже была настоящая леди, с низким бархатистым голосом, шоколадной кожей островитянки. Когда она наклонилась, чтобы крепко обнять Роберта и Кэй, они показались очень розовыми и маленькими.
Сэмми стоял позади леди Тэсс, когда миссис Доминис пожелала обнять его, и не подошел. Он знал, что ему бы эта ласка понравилась, но понимал, что Роберт и Кэй были детьми леди Тэсс, а у него не было второго, отцовского, имени, и потому он чувствовал себя неловко в этом красивом наряде.
Маленькая Кэй свернулась калачиком на коленях миссис Доминис, прижавшись щекой к пышной груди. Роберт рассердился, что остался без внимания, пока, наконец, ему не дали орехов. Четырехлетний малыш уселся на пол у ног гостьи и занялся черными, словно полированными, орехами.
– Ты когда-нибудь занимался рыбной ловлей? – спросила миссис Доминис у Сэмми.
Он кивнул. Американские и английские леди никогда не разговаривали с детьми в гостиной, но гавайцы хотели знать, чем они занимаются, проявляя при этом живой интерес, будто они сами были детьми.
– Я поймал мано, мэм, – акулу.
– Акулу? Большую?
Он покачался на стуле из стороны в сторону.
– Довольно большую, мэм.
– Такой же длины, как моя рука?
Мальчик взглянул на ее протянутую руку. Она была пышной и мягкой, не такой тонкой, как у леди Тэсс.
– Немного длиннее.
– Ты убил ее?
– Да, мэм. Я ударил ее веслом. Кук-вэйн помог мне ее добить.
– У нас подавали ее вчера к обеду, – сказала леди Тэсс.
– Отлично, – миссис Доминис улыбнулась Сэмми. – Убить акулу и съесть, значит, стать очень храбрым. Он с интересом взглянул на нее.
– В самом деле?
– Конечно. Мано Кане – ловец акул – ничего не боится в море.
Сэмми даже немного приподнялся, пораженный этой мыслью. Он стал фантазировать, вообразил себя акулой, скользящей в темных глубинах океана. Бесстрашной, хватающей зубами все, что ей угрожает.
– Я спою тебе песню об акулах, – сказала миссис Доминис и начала петь на своем родном языке. Это даже не была песня, у нее не было мелодии, а только ритм, который подчеркивался ударами пальцев по коленям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122