Правительство возобновит переговоры. Ты мне сама говорила, что все возмущены этим похищением. Политики пойдут на уступки под давлением общественности.
— Может оказаться слишком поздно.
— Но мне-то какое дело? — взорвался он. — Меня это совершенно не касается. Ты можешь хоть молиться на своего Фолкнера, но мне он — никто. Я не обязан заниматься этим.
— Нет, обязан.
— Ты говоришь так, словно я виноват в его похищении, — мрачно сказал Эван. — Не надо взывать к моей совести. У меня ее нет. Ты не можешь изменить меня, и я не буду потворствовать твоим прихотям.
Ронни хорошо знала Эвана, но на этот раз не могла позволить ему уйти, не исправив то, что он натворил.
— Он незаурядный человек, Эван. Он должен жить. Обещаю, что никогда больше ни о чем не попрошу тебя.
На лице Эвана появилась озорная мальчишеская улыбка.
— Как же! Так я тебе и поверил. Как только тебе понадобится сделать очередной репортаж, ты сразу прибежишь ко мне и будешь ходить по пятам, как в детстве.
Она улыбнулась:
— Может быть. Но ты же можешь сделать это! Что тебе стоит? Ты практически ничем не рискуешь.
— Почему ты такая упрямая? Ты ведь даже не знаешь его. — Он уставился на нее. — Или знаешь?
— Я уже говорила тебе, что незнакома с ним.
— Говорят, он известен как большой знаток женщин, — хитро заметил Эван. — Я подумал, может он наконец объяснил тебе, что заниматься сексом гораздо интереснее, чем фотографировать.
— Это для тебя, — огрызнулась она. — Гейб Фолкнер — легендарная личность. Мне необязательно знать его лично, чтобы понимать это. Кто еще мог добровольно сдаться Красному Декабрю — этой кучке фанатиков, чтобы спасти двух своих репортеров?
Эван в изумлении уставился на нее.
— Я знал, что ты боготворишь его, но не настолько же! Мне казалось, что я воспитал в тебе больше здравого смысла.
— Мне необходимо сделать репортаж о побеге Фолкнера, — твердо сказала Ронни. — Любой фотожурналист рискнул бы своей шкурой ради этого.
— Тебе повезет, если ты уйдешь оттуда живой.
— Я попробую.
— Ты просто безумная. Фолкнер после пыток будет не в лучшей форме. Он не сможет тебе помочь.
— Ты недооцениваешь его.
— Ну, не знаю. Может, ты и права. Мохамед говорил, что он крепкий парень.
Гейб был не просто крепким парнем. Проработав пять лет иностранным корреспондентом, он вернулся в Техас, на маленькую радиостанцию, которая досталась ему по наследству от отца, и превратил ее в настоящую информационную империю, со своими газетами, журналами и кабельным каналом.
Несмотря на крутой нрав, Гейб имел репутацию человека, абсолютно честного и порядочного в бизнесе и стоящего горой за своих сотрудников. В мире, где репортеры принимались на работу и увольнялись посредством компьютера, Гейб создал старомодную родственную атмосферу в коллективе. Он подобрал порядочных людей, дал им отличную зарплату, и с этого момента они находились под его безграничной отеческой защитой. В ответ он получал от журналистов отличную работу и человеческую преданность.
— Даже если Фолкнер поможет нам, — рассуждал Эван, — даже если все пройдет хорошо, тебе вряд ли удастся спрятать его. Если ты попадешь в переделку, тебе нечего рассчитывать на правительство Саид-Абабы. Они выслуживаются перед Вашингтоном, но побоятся связываться с Красным Декабрем.
— Я все знаю, — нетерпеливо сказала Ронни. — Но зачем заранее настраиваться на самое плохое. Все будет нормально. Мы же все предусмотрели.
— Может, стоит подождать еще пару дней? — осторожно спросил Эван. — Возможно, Вашингтону удастся что-нибудь сделать?
— Эти убийцы могут расправиться с Фолкнером в любой момент. Или отвезти куда-нибудь, где мы его никогда не найдем. Хватит спорить. Ты же обещал мне помочь. Мы должны сделать это сегодня ночью. Я буду ждать в той нише на улице Верблюдов в одиннадцать вечера. Если ты не пришлешь мне обещанную помощь, меня схватят, и тогда они убьют нас обоих. — Ее лицо осветила озорная улыбка. — Тогда тебе придется прийти на мои похороны, а ты ведь ненавидишь такие развлечения.
— С чего ты решила, что я вообще на них пойду?
— Потому что, если ты не придешь, я буду являться к себе по ночам немым укором.
— С тебя, пожалуй, станется. — Эван нахмурился. — Ладно. Я согласен. Только многого от меня не жди. Я расплачиваюсь с Мохамедом и Фатимой и умываю руки.
— Это все, о чем я прошу, — с облегчением сказала Ронни. — А ты уверен, что Мохамед хорошо стреляет?
Эван утвердительно кивнул.
— Да, особенно с близкого расстояния. — Он усмехнулся. — И как это ты разрешила стрелять в охрану? Твое сердце, наверное, обливается кровью из-за них?
— У нас нет другого выхода. К тому же их сердца не дрогнули, когда они взорвали автобус со школьниками в прошлом месяце.
Ронни наклонилась и поцеловала отца в лоб.
— Спасибо, Эван.
— Ты волнуешься сильнее, чем я думал, если разводишь такие телячьи нежности, — удивился Эван.
— Ничего я не развожу.
Она повернулась на каблуках и направилась к двери.
— Береги себя.
Ронни обернулась, удивленная не меньше Эвана.
— Так кто из нас разводит тут телячьи нежности?
— Я просто ненавижу похороны, — серьезно сказал Эван.
«Как и все остальные чувства, включая отцовские», — добавила про себя Ронни. Что с ней сегодня? Сейчас, когда ей исполнилось двадцать четыре, ей нужна отцовская опека не больше, чем когда ей было десять. Она росла совершенно независимой от Эвана или кого-либо еще. Так хотелось отцу, да ей и самой это нравилось.
Она бодро помахала ему.
— Постараюсь не причинить тебе неудобств. Увидимся.
Не дожидаясь ответа, Ронни вышла из гостиничного номера, ругая себя за «телячьи нежности».
1 2 3 4 5