Теперь, вспомни, у Тарквиния совместника не стало и есть целая ватага сторонников, которым выгодно игнорировать старого царя в угоду его зятю.
– Ты правду говоришь, Виргиний, – ответил юный силач, – мой отец держал сторону Арунса именно по той причине, что он был смирнее нравом.
– В этом оправдалось всегдашнее предположение моего деда; он говорил, что Арунс не способен пробить себе хороший житейский путь.
– Мне жаль Арунса... искренно жаль.
– Потому что ты жалеешь меня, Арпин; я подобен Арунсу и сам, без предсказаний деда, знаю, что мне тоже не проложить хорошей дороги. Я ничего не люблю из того, что мне предлагает моя среда общественного положения, а она мне ничего не дает и не позволяет такого, что я люблю.
– Прощай, Виргиний!
– Прощай, Арпин! Отчасти я рад, что ты уходишь, хоть мне и горько расстаться с тобой... ах!.. Расстаться, быть может, навсегда... и уж во всяком случае надолго-надолго...
– Если бы мог, не ушел бы от тебя, но тебе же станет еще грустнее, если не уйду и Вулкаций младший погубит меня.
– Конечно, ты должен уйти. Я долго о тебе протоскую, Арпин, а не забуду тебя никогда, никогда! Быть может, встретимся в сражении, с мечами в руках...
– Тогда я одним махом вырву тебя из седла с лошади к себе и ... в плен... вот так.
Силач схватил нежного патриция в охапку, перенес на камень, и усадил рядом с собою.
– Сдаюсь, самнит, заранее, – сказал Виргиний, засмеявшись, – в плену ни у каких врагов мне не будет хуже, чем у моего дедушки... и ведь ты не заставишь же меня сражаться против Рима.
– Откровенно говоря, Виргиний, я и сам не стал бы сражаться против вас. Если и не будет моего отца при войске, если мой отец даже умрет, то все равно... есть другие люди, которых я уважаю... зять моего отца Турн Гердоний, его сыновья, Спурий-Лукреций, Брут... я не мог бы стоять против них на поле битвы... ах, Виргиний!.. Какой я самнит?! Я – римлянин... все святое и дорогое у меня не в Самнии, а здесь, у вас... если бы было можно, мой дорогой, мой милый Децим-Виргиний, брат мой и по оружию и по взаимному расположению с детства, я не ушел бы от тебя; никакие ласки матери, никакие привилегии от самнитских старшин не сманили бы меня.
Друзья горячо обнялись в последний раз и расстались.
Выдернув свое брошенное копье, вонзившееся в древесный сук, Арпин навязал на него двух застреленных им зайцев и утку, оправил другое оружие, висевшее за плечами, побрел вверх по горной тропинке, взбираясь с ловкостью умелого горца, и скоро пропал из вида оставшегося товарища.
Виргиний, позабыв все приказы и поручения своего дедушки, просидел на камне у болотной трясины почти до вечера, решив свалить все свои промедления на головную боль от раны.
Он отправился ночевать на виллу Руфа до того огорченный, что даже позабыл достать из трясины упавшее туда и торчавшее у самого берега свое брошенное копье.

ГЛАВА VI
Наваждение лешего

Наивный Виргиний пробовал приниматься на дедовской вилле за разные дела и в наставший вечер и на другой день, но у него ничто не клеилось, не спорилось, не шло на лад. Все дедовы поручения и приказы он перепутывал в своих мыслях, переиначивал в памяти, говорил управляющему, экономке и рабочим, сам не зная что, сознавая вполне ясно одно, что вернувшись в Рим, получит от Фламина изрядную нахлобучку с побоями за исполнение его поручений неверно, даже быть может навыворот.
Он решил все это сваливать на боль головы от раны, но знал, что подобные увертки перед Руфом не помогают. Он не мог, не в силах был заниматься сельским хозяйством. Ему все думалось неотступно о том, что он никогда не увидит Арпина, вспоминались детские игры с ним, взаимная помощь для избавления от наказаний за шалости, принятие на себя вины другого, причем Арпин даже бывал рад, если его высекут вместо друга, уверяя, будто ему это совсем не больно.
Эти воспоминания больной головы раненого стали походить на галлюцинации; Виргинию слышался голос друга, мнилось, будто Арпин зовет его, ждет на том самом камне у болотной трясины, где простился с ним.
Виргиний бросил работу, рыболовную сеть, которую плел себе от безделья, и улегся спать очень рано, отказавшись ужинать, прогнал свою бывшую няньку, служащую экономкой виллы, и ее дочь Диркею, полоумную гадалку, надоевшую предсказаниями, будто Виргиния ждет в скором времени исполнение всех его желаний.
Голова у Виргиния перестала болеть, но он знал, что и эту вторую ночь едва ли уснет; при расстройстве, в каком он находился, сон редко приходит на выручку из беды, но валяться молча впотьмах горюющему юноше казалось легче, нежели выслушивать банальные утешения от двух баб или вернуться в Рим на похороны убитого дяди, которого он терпеть не мог при жизни, был не в состоянии оплакивать случайную гибель этого коварного человека от руки честного Арпина, которого любил.
Виргиний знал, что похороны убитого произойдут торжественно, при полном собрании всего римского патрициата, был уверен, что на тризне непременно произойдет, если не явно бурная, то укоризненно колкая, сцена между его дедом и Скавром по поводу неудачи погони за Арпином.
Руф мог полагать, что бежавший спрятался в совместных владениях поместья своего отца и Турна, в одном из старинных склепов, где покоились мертвецы, которые считались предками теперешних владельцев нескольких смежных поместий этого округа.
Виргиний был убежден, что Руф заставит сына Вулкация непременно отомстить за своего отца великому понтифексу, если тот не выдаст Арпина на казнь, как раба, отрекшись от своего отцовского покровительства ему.
Перебирая в своей памяти различные эпизоды недавнего прошлого, Виргиний для развлечения скуки в эту бессонную ночь повторил перед собою все, что знал о том, как его двоюродный брат, Марк Вулкаций младший несколько лет тому назад безуспешно приволокнулся за дочерью управляющего Турновой усадьбы, назвавшись для более удобного сближения с нею, невольником, уговорив даже одного из тамошних рабов признать его своим пропавшим сыном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36