Я протянул руку Борщевскому-старшему. Его ладонь была влажной и вялой, но он нашел силы крепко пожать мне руку.
– Спасибо вам, Виктор Михайлович, – дрогнувшим голосом произнес я. Чем я еще мог его утешить? Этого одинокого человека, потратившего свою жизнь на погоню за властью, богатством и в итоге оказавшегося ни с чем. Разве что пониманием, что богатство и власть – это ничто по сравнению с жизнью близких.
– Может быть, я еще чем-нибудь могу быть вам полезным? – охрипшим голосом спросил он.
Чем? Если бы я это знал.
– Знаете, Виктор Михайлович. Я вас попрошу только об одной вещи. Мне во что бы то ни стало нужно убедиться, что именно Анна была возлюбленной вашего сына. Поэтому, если возможно, просмотрите, пожалуйста, его записи, бумаги, письма. Может быть, это нам с вами поможет.
Отец Стаса глубоко вздохнул.
– Мне только и остается теперь, что прикасаться к личным вещам моего бедного мальчика. Этим пока и живу. После его смерти я словно пытаюсь возродить его прошлую жизнь. Я часами разглядываю фотографии. Читаю письма к матери, друзьям. Но, боюсь, ничем вас обрадовать не смогу. Имя Анны ни разу не упоминается в его бумагах, впрочем, как и любое другое не знакомое мне имя. Как бы ни был скрытен Стасик, но его жизнь все-таки проходила на моих глазах. И я знал фактически всех его приятелей и подруг. Но это имя… Единственное, в чем я уверен, – он был страстно, до болезни, до какой-то навязчивой идеи влюблен в эту женщину. И был готов ради нее на все. Все сделать. И все отдать. Даже самую дорогую вещь, оставшуюся в доме после его матери…
Я уже направлялся к выходу, но при последних словах резко остановился, вопросительно взглянув на Борщевского.
– Да, – продолжал он, – мы даже очень сильно повздорили по этому поводу. Я, помню, не выдержал и закричал на Стаса. И чуть его не ударил. Слава Богу, этого не произошло. Я бы себе этого никогда не простил. Но он не имел права дарить ей эту вещь. Она была реликвией нашего дома. Его символом, что ли. Она была частью моей жены, его матери…
– Но что это, Виктор Михайлович?! – нетерпеливо воскликнул я. – Ради Бога, скажите скорее, что!
– Что? – растерянно переспросил он. – Да этого в двух словах и не объяснишь. На первый взгляд – это обычное перо, которым пользовались при письме в прошлом веке. Но это не совсем так. Мало того, что оно было сделано из червленого серебра высшей пробы, это перо принадлежало известному декабристу Якушкину. Поэтому дело не в ценности дорогого металла – дело в истории, нашей, русской истории, которую так почитала мать Стаса. Она не принадлежала известному роду, ее предки не были дворянами. Но один из ее предков по линии матери служил кучером в доме Якушкиных, и это перо каким-то странным образом попало к нему. Возможно, семья разорилась. И, знаете, как в этих случаях бывает, многие мелкие вещи попадали к слугам.
Эта вещица стоит целого состояния! Она уникальна в своем роде: на пере выгравированы известные слова, принадлежащие декабристу, о том, что смешон человек, который упал, но еще смешнее тот, который корчит гримасы от ушиба. Вы представляете? Тончайшая ювелирная работа! И этот афоризм возможно прочесть лишь через лупу. Вот так-то, Ник. Этим пером писал один из интеллигентнейших представителей той эпохи. Свободолюбец, бунтарь и писатель! Блестящие люди жили тогда! И дух этих людей как бы поселился в нашем доме, осенив мою жену и в некотором роде – сына. Я же, сами понимаете, всего лишь бизнесмен и политик, для которого свобода и честь приравниваются к количеству зеленых бумажек. Вот, Ник.
– Не надо так, Виктор Михайлович. Вы жили с прекрасной женщиной. У вас был прекрасный сын. Немногие из вашего круга могут похвастаться этим. Гораздо страшнее, если бы вашей женой стала глупенькая секс-модель, а сын вырос всего лишь директором ресторана или рекламировал унитазы за пару тысяч этих самых зелененьких. Вот тогда можно было бы искренне пожалеть и вас и нашу эпоху.
– Спасибо вам, Ник. Вы единственный, кому я искренне рад после смерти сына. И все же я о другом. Если вас, конечно, интересует.
– Меня интересует все, что касается Стаса. И я очень хочу отомстить за него.
– Благодарю вас. Так вот, это перо стоит целого состояния. Будучи за границей, Стас как-то упомянул про него, и ему предлагали огромные деньги, перед которыми и моя власть, и мои деньги – полное ничто. Но у Стаса даже мысли не возникало продать его: он знал, насколько мать дорожила этой реликвией. И только когда появилась эта женщина… Он мне сказал, что не пожалеет ради нее даже самой ценной вещи. Фактически не пожалеет памяти матери, лишь бы эта Анна была с ним. Вот тогда я первый раз поднял на сына руку. Но, слава Богу, не ударил его, хотя и осознал, насколько бессилен перед этой роковой страстью. Я не мог остановить его…
Этот рассказ Борщевского-старшего заставил меня призадуматься. Многие вещи совпадали. Ценная фигурка Афродиты у Васи. Ценное серебряное перо у Стаса. Нет, это не может быть простым совпадением. Никак не может.
– Вы не могли бы мне показать это перо? – попросил я.
– Да, конечно. Хотя оно вас вряд ли удивит с первого взгляда. Перо как перо. Но если подумать, что оно служило великим людям прошлого века… Впрочем, это надо чувствовать. Я только теперь понимаю эту неуловимую нить истории, которую чутко улавливала моя жена. И, пожалуй, сын. Они умели ценить прекрасное. И, наверно, им трудно было смириться с сегодняшним днем, как легко смирился я. Идеи, духовность – это доступно не каждому. И, вы правы, только не тем, кто, набив карманы зелеными, рекламирует унитазы…
Борщевский зашаркал своими стоптанными тапочками в соседнюю комнату, и не успел я по привычке задуматься, как услышал страшный крик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120