Считайте, что двери для вас открыты.
Он распахнул передо мной дверь, и я вошел в зал. И восхитился. Я не привык к такому великолепию. Высокие потолки с бронзовыми люстрами, каждая из которых низко свисала над столиком и была увенчана тремя длинными тонкими свечами. Мерцающий свет рассеивался по просторному, но уютному залу и отбрасывал на пастельно розовые стены тени людей, сидящих за столиками. На полу возле каждого столика стоял вазон с яркой зеленью, усыпанной мелкими розовыми цветочками. Кресла красного дерева с мягкими атласными сиденьями удачно дополняли их. А пол был покрыт ковром темно-вишневого цвета. В углу зала возвышалась сцена, затянутая черным бархатом. В общем, здесь не было ничего лишнего и ничего дешевого. Зато очень много таинственного. Но эта шикарная обстановка мне не понравилась. В ней было что-то вычурное. Надменное и безвкусное. Несмотря на правильное сочетание цветов и стильный дизайн.
Я был приучен к другой жизни. Более простой и уютной. И мне она нравилась. В моей маленькой квартирке было все необходимое для жизни. И я был благодарен своей жене за то, что она никогда не требовала большего. Ей не нужна была шикарная мебель. Шикарные рестораны. Сверхдорогая косметика. И сверхизысканная еда. Ей было достаточно того, что она имела. Ей достаточно было меня. Хотя я ее давно разлюбил.
Я хорошо помню, как она окончательно пленила мое сердце. Это был день, когда я, решив покорить Оксану любым способом, пригласил ее в довольно приличный ресторан и заказал довольно приличные блюда (мой успех в то время позволял это, к тому же оставалось кое-что от родителей).
Оксана сидела за столиком у окна, лениво потягивая французское шампанское и едва прикасаясь к утке «аля орандж», политой соусом из апельсинового ликера и украшенной ломтиками лимона.
– Ты всегда так живешь? – Оксана, улыбаясь, смотрела на меня.
И я, изображая из себя лихую знаменитость, ответил:
– Да уж, такие мы – жрецы Аполлона.
Она пожала плечами.
– А для меня важнее всего – любовь. Мне всегда казалось, если любовь существует, остальное не важно. И ни на что уже не следует обращать внимания. Правда? А если ее нет, тогда, конечно… Но, видя людей, окруженных роскошью и живущих ради нее, я думаю, как они, в принципе, несчастны. Они чем-то обделены. У них нет главного.
Меня окончательно покорил ее монолог. И, видимо, по этому поводу я надрался. И, проснувшись утром в ее простенькой квартирке, где было мало вещей и много вкуса, я подумал, что счастлив. И тут же принялся извиняться перед Оксаной. Но и тогда она оказалась выше меня. Она зажала мне рот ладонью. И, как всегда, тепло улыбнулась.
– Не надо, милый. Я способна понять любого. И не только в силу своей профессии. Просто я родилась с пониманием того, что каждый человек имеет право на срывы, на ошибки. На повторение их. Иначе было бы не так уж здорово жить…
Эти слова совершенно убедили меня, что Оксана – моя любовь. Мой идеал, о котором я так долго мечтал. И еще – это единственная женщина в мире, не совершающая ошибок. И поэтому – не повторяющая их. Противоположные заряды соединились. В то время мы не могли знать, что они так быстро разлетятся в разные стороны…
– В нашем клубе людей сближают не только отчаяние и разочарование, – перебил мои светлые воспоминания швейцар, – но и поиски гармонии в творчестве. Все члены клуба – исключительно писатели, художники, артисты, поэты, музыканты. Одним словом, их можно окрестить просто – артисты. Ведь вы не станете возражать, что любой творческий человек по сути своей – артист? Так или иначе, он не просто сочиняет, но обязательно и проигрывает сочиненный мир.
Я усмехнулся. Я не возражал.
– Поэтому столь интересующая вас буква в аббревиатуре «КОСА» обозначает не только улицу Андреевскую. Это сокращенно можно прочитать и так: Клуб Отчаявшихся Сограждан-Артистов. Вы удовлетворены этим объяснением?
Я утвердительно кивнул. Хотя был удовлетворен далеко не всем, что увидел. Конечно, легче всего собрать в клуб отчаявшихся творческих интеллигентиков, чьи мысли загромождены иллюзиями, мечтами и прочей чепухой, которая неизбежно ведет к душевному срыву.
М-да. И я еще раз оглядел зал. Все-таки я не подозревал, что в нашем городе так много бездельников, желающих рассчитаться с жизнью. Собрать бы их всех в одну кучу и вывести очищать от мусора и грязи улицу Андреевскую. Вот тогда можно и посмотреть, насколько хватит их актерского таланта. А впрочем, разве я имею право на суд, если не в меньшей, а возможно, в гораздо большей мере желаю примкнуть к их кругу?
Швейцар наконец оставил меня, попросив никуда не отлучаться. И стал с кем-то вести оживленную беседу. Судя по его дорогому бордовому костюму, шелковому галстуку и лаковым черным туфлям, это был некто высокого ранга. Варфоломеев откровенно указывал на меня, размахивая своими прозрачными маленькими ручонками. «Бордовый костюм» смотрел в мою сторону своими узкими холодными глазами и, казалось, просвечивал меня насквозь. Мне стало неловко. И я от неловкости, посвистывая и изображая безразличие, принялся рассматривать страдающую публику. Мне были знакомы многие лица. Они лет пять – десять назад часто мелькали на экранах телевизоров, на театральных сценах, на выставках и в концертных залах. В общем, их всегда можно было встретить на самых престижных тусовках. Но постепенно они по разным причинам исчезали из элитарных кругов. И, как я убедился, находили приют именно здесь.
В клуб пребывали и среднего уровня знаменитости. С ними я, бывало, не раз пил в закусочных и поневоле слушал их болтовню о развитии творческого процесса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120