Я подозревал, что глубокая седина проступила совсем недавно. У него были довольно крупные черты лица, даже грубые, и он абсолютно не был похож на утонченного красавца Стаса, который постоянно излучал какой-то нездешний свет.
– Проходите, молодой человек, – тихим голосом произнес он и толстой рукой указал на комнату.
Сам он пошел впереди, семеня стоптанными домашними тапочками. Он шел, сгорбившись, втянув голову в плечи. Казалось, он с трудом передвигает ноги, и мне стало искренне жаль этого поникшего человека, который в один день потерял все, потому что никакая власть, никакие деньги и никакие связи уже не вернут ему сына. Не исключено, что только в эти дни он понял, насколько пуста жизнь и насколько глупо в ней гоняться за вещами, не способными спасти от настоящего горя.
Мы сели в мягкие плюшевые кресла. За окном нависало темное небо, и в комнате было довольно темно. Но не только из-за погоды – жалюзи неплотно прикрывали окна, создавая впечатление замкнутого пространства, в которое добровольно заключил себя отец Стаса Борщевского. Лишь огоньки в горящем камине немного оживляли интерьер. Камин был небольшой, встроенный в стену, а дымоход опускался над очагом шатровым навесом. В квартире не было излишеств, на какие так падок господин Толмачевский. Да и сама комната выглядела достаточно просто, хотя и стильно.
Я чувствовал, что этот камин не просто архитектурный изыск – это символ семьи, наверняка собиравшейся возле него и в праздники, и в будни. Семьи, которая уже распалась.
Я считал, что время для камина не пришло. Осень еще не дохнула пронзительным холодом. Напротив, она всячески старалась примириться с летом, изредка одаривая нас теплыми днями. Но, видно, отцу Стаса было холодно: он кутался в бежевый шерстяной плед и грелся у камина. А на столике стояла бутылка коньяка, уже наполовину выпитая. И никакой закуски. Я осознавал, как велико горе этого человека. И довольно жестоко, что я непрошеным гостем явился в этот дом, чтобы ворошить прошлое. Но отступать я не имел права, потому что под угрозой была жизнь еще одного человека, очень близкого мне и дорогого.
Отец Стаса кивнул на бутылку, молча приглашая выпить с ним. Мне не хотелось пить: предстоял трудный день, и ясная голова была очень кстати. Но отказать этому несчастному человеку я тоже не мог. Он разлил коньяк в хрустальные рюмки, и я залпом выпил, сразу же почувствовав обжигающее тепло. Мы не проронили ни единого слова. Мы оба знали, за кого пьем.
– Я очень извиняюсь, – вновь виноватым тоном начал я, – очень, но мне необходимо было с вами поговорить, чтобы…
– Не надо, – перебил мою бессвязную речь Борщевский. – Не надо чувствовать себя виноватым. Вы его друг. Отныне все друзья Стаса для меня родные. Боже, – не выдержал он, закрыв лицо руками. – Боже, это я во всем виноват. Я прожил не так… И это наказание… Но почему… Почему мой мальчик?..
Я не знал, что ответить. К тому же я не был другом Стаса, это слишком громко сказано. И все же к этому парню я сразу почувствовал симпатию, хотя и ревновал к Васе. Стас же, похоже, что-то подобное испытывал ко мне. Нас связывали странные, незримые биополя. И не зря ведь именно мне он хотел довериться перед самой смертью. Возможно, попросить помощи. Теперь я обязан ему помочь. Оказывается, друзьями иногда становятся даже после смерти. Чего только не придумает эта жизнь!
– У вас был очень умный, красивый сын, – тихо сказал я. – Вы им всегда можете гордиться.
Отец Стаса с благодарностью посмотрел на меня и еще плотнее укутался в бежевый плед.
– Да, он был прекрасный мальчик, – сглотнув ком, начал он. – Он совсем не был похож на меня. Чистый, совестливый, какой-то неправдоподобно красивый. Он удивительно походил на свою мать. Она… Она была замечательной женщиной. И Стас долго не мог примириться с ее смертью.
Знаете, она была… Какой-то особенно одухотворенной, словно на нее с неба снисходило божественное. Она обожала искусство, музыку. Я мало в этом смыслил и тем более – интересовался. Знаете, как бывает: мало времени, нет желания, жизнь делового человека, который уже не может остановиться и задуматься. Ведь мир совсем другой… Да… Именно она научила Стасика любить прекрасное. И природа или Бог, как хотите, как бы в отместку мне наделили сына такими же утонченными чертами лица и характером, как и у его матери. Я не уверен, нужно ли вам это знать. Видимо, вы недавний друг Стаса. Я прежде не встречал вас в своем доме. – Он вопросительно на меня посмотрел.
– Мы с ним познакомились в клубе. – Я не мог произнести «самоубийц» и тут же добавил: – Но стали добрыми приятелями и участвовали в одном спектакле…
Я запнулся. Мне стало чертовски неловко. Идиот! Такие друзья Стаса не очень-то порадуют его отца, ведь именно на сцене и произошло убийство. И к этому мы все могли быть причастны. Но, к моему удивлению, его реакция была совершенно другой.
– Бедный мальчик. – Он с искренней жалостью посмотрел на меня. – И вы тоже… Господи! Ведь и я приложил руку к созданию этого чудовищного клуба. Я выступил на конференции врачей-психотерапевтов в его защиту. Знаете…
Виктор Михайлович тяжело поднялся с кресла, отбросив плед в сторону, и засеменил к аквариуму в углу комнаты, которого я поначалу и не заметил. Он имел довольно сложное техническое обустройство: и микрокомпрессор, обогащающий воду воздухом, и специальные осветители, и фильтр для очистки воды. Но все это почему-то не работало, вода в аквариуме была мутной. Никто ее не менял, и в ней плавали прогнившие водоросли и одна-единственная рыбка.
Отец Стаса постучал пальцем по толстому стеклу и медленно повернул ко мне голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120