— Да, у меня отличный цвет лица.
Показывать клыки и свой характер он как-то расхотел — без толку, не тот случай. И потом, ведь не педерастом же сделали. Это ведь голубой окрас уже не изменить на другой. А черный ты или белый, это лишь вопрос гормонов. Больше пигмента, меньше…
— Я рад вашей выдержке, пониманию и такту. — Калиостро взял с ухмылочкой градуированную мензурку, поболтал, покрутил, полюбовался на свет и вылил ее содержимое в агатовую ступку, отчего страшно зашипело, ужасающе забулькало и пошло невыразимое зловоние. — Тем более что все эти метаморфозы не опасны, обратимы и сделаны на общее благо. И связаны они, сударь, с вашим статусом, вопросами конспирации и вселенским фарсом, называемым “Человеческой комедией”. Запомните, что вас теперь зовут Маргадон, вы воин из страны Куш, были ранены, взяты в плен фараоном Махматоном и выменяны мной на пять быков, четырех девственниц и два дебена низкопробного олихарка. Да, да, сударь, тонкий план тонким планом, а законы бытия неумолимы — миром правят деньги и ложь. — Он по-львиному мотнул лобастой головой, взял умеючи эффектную паузу и угрюмо помешал лопаточкой выпирающую клокочущую массу. — Обман, сударь, это всенепременнейшее условие нашей жизни, главный принцип которой не быть, а казаться. Все притворяются, все лгут, все играют. Да, трижды прав гениальный Бэкон — весь мир театр, и люди в нем — актеры. — Встретив протестующий взгляд Бурова, он перестал мешать, тщательно понюхал ложечку и с грохотом швырнул ее в бронзовую кювету. — Господи, неужели вы думаете, что этот ничтожный фигляр, безграмотный, жадный, помешанный на пиве, мог и в самом деле творить такие шедевры? Ну кто, кроме каббалиста, платониста или пифагорейца мог написать “Макбета”, “Гамлета” или “Цимбелина”? Ну кто, кроме человека, погруженного в мудрость Парацельса, мог написать “Сон в летнюю ночь”? Впрочем, ладно, мы отвлекаемся. — Он по-кроличьи покрутил массивным носом, оглушительно чихнул и вытащил батистовый, не первой свежести платок. — Итак, сударь, плотный план, сиречь наше бытие, материален, обманчив и не терпит пустоты. А посему мне без надобности просто пассажир, зато вполне устроит пращник Маргадон, взятый в плен при фараоне Махматоне. Как говорили в Риме, ты мне — я тебе. Sic itur ad astra. Но вначале пойдемте, сударь, ужинать.
Вот это хватка, практицизм и умение извлечь выгоду! Да, похоже, маг и оккультист Калиостро был и на плотном плане словно рыба в воде. Уж не из иудеев ли он?
Нет, не из иудеев, — свинины на столе хватало. Ужинали с дамами, при свечах, в маленькой, похожей на бонбоньерку комнате: мраморный, сердечком, камин, зеркальные потолки, стены, затянутые шелком и бархатом. Лучшая половина человечества была представлена хозяйкой дома и тощенькой разговорчивой девицей в короткой эпоксиде, сандалиях на босу ногу и вычурной диадеме с фальшивыми бриллиантами.
— Эта файномерис лакодемонянка Анагора, — представил ее граф, сменивший халат на камзол с бранденбурами, с достоинством кивнул и потянулся к блюду с запеченной олениной. — Любимая служанка Клеопатры Египетской.
Бурова он уже отрекомендовал, сказал, что тот помощник пращника, воевал с Махматоном и попал в плен вместе с Мельхиором. Мало того, что эфиопом сделал, гад, так еще и в рядовые разжаловал…
— И только благодаря вашей храбрости, граф, не оказавшаяся в руках этих подлых андрападистов, — добавила Анагора, благодарно хихикнула и с энтузиазмом пригубила розового “Полиньи”. — Ах, помню, как сейчас. Был удушливый полдень одного из дней жаркого метагейтнона. Снежно-белые улочки Керамика были пустынны, из-за акрополя возвышалась громада Ликабетт, а Пирейская дорога напоминала змею. Огромную, желтую, стремящуюся к Афинской гавани. И тут…
С носом и ногами у нее было не очень. Вернее, с носом — очень даже. Впрочем, бойкая такая девица, распутноглазая, у такой наверняка не сорвется. Здорово напоминающая манерами и внешностью свою госпожу филатриссу.
— Бросьте, милая, пустое, не стоит благодарности. Да ради вашей красоты любой мужчина готов сломать себе шею. — Калиостро, с живостью покончив с олениной, залпом выпил красного “Вольна”, чмокнул, промокнул салфеткой губы и вопросительно уставился на Бурова: — А, любезный Маргадон?
Львиный голос его был насмешлив, умные глаза лучились юмором и цинизмом — как вам фарс? Хорошо ли представление?
— Ну конечно же, конечно, — сразу согласился Буров, глянул мельком на шнобель Анагоры, вздрогнул, поперхнулся, тяжело вздохнул и занялся вплотную окороком марала. — Да ради этой красоты…
Смотреть на Лоренцу, хозяйку дома, ему было куда приятней — внешность супруги Калиостро завораживала. Она была феноменально, фантастически хороша, но в лице ее читалась толика дисгармонии, которая воспринимается лишь подсознанием и делает красивые черты вершиной совершенства. Только вот сидела графиня тихо, словно мышь, ничего не ела, в разговоры не лезла и не сводила с Калиостро глаз, бездонных, задумчивых глаз, полных грусти и страдания. Так, верно, смотрит крольчиха на своего удава. Чувствовалось, что между ними существует какая-то незримая связь, загадочна, тайная, понятная лишь для посвященных, тем не менее очень крепкая и неподвластная секире смерти. М-да, та еще, видать, семейка, ячейка общества…
Сидела в молчании Лоренца, молола чепуху Анагора, сосредоточенно насыщался Буров, с апломбом разглагольствовал Калиостро — о Макрокосме и раннем христианстве, о роли личности и косности толпы, о древних раритетах и греческом огне. Вот так, ужин при свечах, приятная компания, уютная обстановка, изящная беседа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13