А может, видел он безглазое лицо первого, так и не обеспечившего тогда поддержку с воздуха? Кто знает…
— Давай, батя, пей. — Тормоз с силой прижал отца к полу и, влив водку в беззубый, вонючий рот, потащил родительское тело на кровать. — Сейчас полегчает.
— Понтапон вкалывай, понтапон.
Наконец судорога отпустила тело Прохорова-старшего, и, вытянувшись, он затих — с мокрым от слез лицом, на мокрых от мочи простынях.
«Жизнь наша бекова, — Серега прикрыл отца одеялом и, чувствуя в руках противную дрожь, поплелся на кухню, — нас ебут в хвост и в гриву, а нам — некого».
Не спеша сварил себе сосиски — американские, из индюшатины, но, едва надкусив, понял — впрок не пойдут, и, дав остыть, осчастливил ими Рысика:
— Давай, рыжий, привет тебе от дяди Сэма.
На часах было около четырех, на душе муторно, в голове пусто, и, забравшись к себе. Тормоз принялся размахивать ножом. Причем не массивным, снабженным упорами клинком, за который по головке не погладят, а чем попроще — перочинным. Хотя и тот в руках мастера режет с легкостью артерии и связки, рассекает мышцы и ампутирует пальцы. Вволю исчертив воздух восьмерками и петлями, Прохоров подвесил на веревке лист бумаги и, с чувством искромсав его, взялся за заточку.
Ох, не дураки были итальянцы, когда ввели в моду стилет — узкий кинжал с острым, словно иголка, клинком. В любую щель в доспехах пролезет, бьет наверняка, а следов практически никаких. Например, шило можно глубоко загнать человеку в ухо, и только трепанация определит причину смерти. Недаром женщины-ниндзя носили в волосах заколки-стилеты, а нынешние японские душегубы считают высшим пилотажем убийство спицей. Серега в Стране восходящего солнца не бывал, но и он относился с уважением к заточенному надфилю и не унялся, пока не превратил лист картона в натуральное решето. Потом Тормоз потянулся за мечом, хотя физкультура уже надоела и стало ясно, что он всеми силами старается убить время — до момента, когда следовало позвонить зеленоглазой амазонке. И волнует его отнюдь не судьба запаски.
«А что, я бы ей отдался». Серега вытащил из шкафа парадные, с эмблемой на самом видном месте, трусы, девственно белые носки и направился в ванную, — плевать, что вода холодная, главное — течет.
Ровно в шесть он уже накручивал телефонный диск, но ответом были лишь длинные гудки, — трубку никто не брал. Повезло только с третьего захода, около семи, причем он сразу же узнал голос вчерашней незнакомки — низкий, волнующий и насмешливый.
— Слушаю вас.
— Добрый вечер, я по поводу колеса. — Звучало это явно по-дурацки, и Прохорова передернуло — нашел с чего начать, мудак! Обычно, общаясь с телками, он неизменно блистал красноречием, а тут язык просто одеревенел — и двух слов не связать. — Мы с вами встречались вчера. — Тормоз сглотнул слюни и замолк, а на другом конце линии усмехнулись:
— А, спаситель девушек с набережной канала! Как же, как же. Ну что, за запаской заедете?
— Буду через полчаса. — Страшно обрадовавшись, Тормоз повесил трубку и, чувствуя волнение в душе и теле, принялся собираться.
Надел двубортный бежевый костюм, фирменные, купленные еще во Франции штиблеты и, повязав галстук цвета Рысикова хвоста, сделался похожим на рэкетира средней руки: мощный, шириною в дверь. По пути на Леню «Голенького» он сделал остановку у булочной, купил огромный, в желтых розах, торт и, оставшись совершенно без денег, скоро уже парковался у ничем не примечательного дома-"корабля" — рядом со знакомым белоснежно-нулевым «семаком».
Рванул дверь подъезда, вихрем взлетел по лестнице и, нежно приласкав звонок, стал в нетерпении переминаться с ноги на ногу.
— Привет, привет, — вчерашняя зеленоглазая красотка улыбнулась с порога и, чуть склонив голову, поманила Тормоза внутрь, — заходите.
Она, видимо, только что вышла из ванной — босая, с мокрой головой, в халате, однако и без макияжа смотрелась совсем неплохо.
— Вот, к чаю. — Захлопнув дверь, Прохоров протянул бисквитно-кремовую композицию и глупо улыбнулся. — Все девушки обожают сладкое.
— Вообще-то я дважды хаживала замуж, но тем не менее не откажусь. — Зеленоглазая взяла торт и, оставляя мокрые следы, пошлепала на кухню. — Вы как насчет окрошки?
— Насчет окрошки мы завсегда. — Тормоз не мог отвести глаз от ее икр, загорелых, округло-мускулистых, и щиколоток, породистых, тонких, он в который уже раз сглотнул слюну и, сбросив туфли, двинулся следом — в костюме, галстуке и снежно-белых носках.
На кухне чувствовались вкус, достаток и запах кофе. Здесь явно уважали чистоту и фирму «Панасоник»: зеленый холодильник, печка, телевизор и прочая мелочь были родом из Японии. Еще Тормоза поразило обилие керамики и кактусов, от микроскопических, со спичку, до огромных, размером с арбуз, но, в конце концов, каждый сходит с ума по-своему.
Пока варились яйца, поговорили ни о чем — политика, скандалы, кризисы, когда же речь зашла об урожае, откуда-то из-за плиты прямо на стол ловко шмыгнула крыса. Сверкая умными глазенками, она застыла сусликом, уставившись на Тормоза, — только длинный розовый хвост чуть подрагивал.
— Даша, Дашенька. — Хозяйка тут же предложила ей кусочек сахару и, ухмыльнувшись, глянула на Прохорова. — В атомной войне, говорят, сдохнут все, кроме них. Самые живучие твари.
— Ну это как сказать, есть и живее всех живых. — Прохоров нехорошо оскалился. — Вожди, например, наши точно выживут, отсидятся в своих кремлевских бункерах…
Крыса тем временем, сожрав сахар, убралась восвояси, и разговор плавно перешел к проблемам СПИДа, маркам презервативов и вопросам сексуальной ориентации депутатского корпуса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120