Он не стоит более, застыв на набережной в тумане, словно ему нездоровится. Он продолжает путь, он идет прямо туда, куда должен идти.
– Я оставлю тебя одного, – говорит Пюс. – Мне кажется, дело пошло на лад. И потом виски подействовало – глаза просто слипаются.
Она подходит к окну, раздвигает шторы.
– Здесь можно задохнуться, – говорит она, приоткрывая окно.
Пюс взяла привычку поступать, не спрашивая моего мнения. И это неплохо, потому что сам я никогда не знаю, холодно мне или, наоборот, жарко.
Вдалеке слышится сирена входящего в порт судна. Будто жалобный зов моего детства. До последнего своего вздоха не перестану любить эти сирены. Пронзая насквозь, они поднимают меня ввысь и на крыльях неизвестности уносят далеко от себя самого.
– Совсем как в твоем романе, – замечает Пюс, слегка наклонившись через окно – Ужасный туман. Даже набережную не видно. Не забудь прикрыть окно, когда пойдешь спать.
Она уже знает, что сегодня я буду работать допоздна. Проходя мимо стола, она останавливается и смотрит на меня так долго и пристально, что глаза ее начинают чуть косить.
– Знаешь, – говорит она наконец, – я совершенно уверена, что ты найдешь эту свою месть. У тебя есть одно большое достоинство – ты упорен. Уж если ты за что-нибудь берешься, то доводишь дело до конца.
Затем она идет к лестнице. Слежу за ней взглядом, охваченный внезапной растерянностью, готовый сказать что угодно, лишь бы задержать ее еще хоть ненадолго.
– Когда у тебя поезд?
Уже ступив на первую ступеньку, она останавливается и смотрит на меня с каким-то странным волнением.
– В восемь утра.
И добавляет с натянутой усмешкой:
– Хоть раз в жизни поднимусь, как все порядочные женщины.
Не очень в это веря, предлагаю проводить ее на вокзал.
– Когда ты встаешь в такую рань, ты потом весь день чувствуешь себя разбитым, – справедливо замечает Пюс. – А потом, знаешь, вокзальные перроны мне противопоказаны – плакать от них хочется. То есть, если меня провожают с платочком...
Она опять смеется деланным смехом, который причиняет мне почти физическую боль. Все это виски, поглощаемое ею, отнюдь не укрепляет нервы.
– Ты ничего не хочешь передать моему брату? – неожиданно спрашивает Пюс.
А вот этого не надо было говорить. Я ненавижу Андре, я всегда его ненавидел и никогда не мог понять, почему. Не потому ли, что Пюс каждый раз, когда едет в Париж, останавливается у него. Я чувствую, что их связывает некое сообщничество, которое было между ними всегда. И мне кажется, будто он ее у меня похищает.
К тому же, Андре Дюверже – полная противоположность мне: крупный предприниматель, низенький, ростом с метр шестьдесят, весом в девяносто кило мужчина. Он – владелец фармацевтической лаборатории, и все, что его интересует в жизни, – это «делать деньги». На эти деньги он покупает большие, бросающиеся в глаза вещи: американские автомобили, моторные лодки, холодильники, куда можно засунуть целого быка.
Это невозмутимое, всем довольное существо, от которого не ждешь сюрпризов, которое ни из-за чего не переживает, тогда как я переживаю из-за всего. Мне отвратительна его манера одеваться и то, как он питается. Я в ужасе от его квартиры. Андре наводит на меня скуку. Смертельную скуку.
В очередной раз я говорю об этом Пюс. Говорю со злостью, в которой прекрасно отдаю себе отчет.
– И все из-за того, что один раз в году я провожу у него две недели! – спокойно замечает Пюс, поднимаясь по лестнице.
– Два раза в год! Три раза в год! По-моему, ты вообще живешь в Париже!
Ах, злонамеренность! Я мог бы написать о ней целый роман. Сознательное, заранее обдуманное зло.
Сейчас она поднимется по лестнице и скроется наверху, и я окликаю ее сдавленным от подступившего отчаяния голосом:
– Дорогая!
Она в изумлении останавливается на последней ступеньке и наклоняется через перила:
– Да. В чем дело?
– У тебя большой багаж?
Меня вдруг страшно интересует этот вопрос.
– Большой желтый чемодан и черный баульчик.
– Как обычно.
– Да, как обычно, – повторяет Пюс.
Кто мог бы обнаружить яд в этих совсем простых словах, которые обжигают меня и должны причинять ей боль?
Теперь она исчезает. По-настоящему. Ее нет в моем мире. Словно никогда и не было. Однако она по-прежнему здесь. Присутствует, как «духи» в старых английских сказках. Как присутствуют те, что умерли совсем недавно.
Я не могу оторвать взгляд от опустевшей лестницы, где наверху еще витает, наверное, ее аромат. Как же долго не исчезает след, оставленный женщиной, которую любишь.

II

Я медленно возвращаюсь к письменному столу. Сажусь, беру ручку. То радостное вдохновение, которое посетило меня несколько минут назад, прошло. Все же я заставляю себя писать.
«Он двигался навстречу розоватому свету, сиявшему, подобно маяку в открытом море. Он представлял себе все это застывшее равнодушие вокруг него там, за занавесками. Необъятный сон. Покинутый город».
Откладываю ручку. Не идет. Меня не волнует мой герой. О себе я думаю, о своей судьбе, которая ускользает из-под моего контроля и которой я поклялся когда-то управлять.
Я встаю. Мне хочется взглянуть на собственную физиономию, и я останавливаюсь перед зеркалом в красивой, искусно сделанной раме, – восемнадцатый век, – век, – который Пюс притащила в последний раз, вернувшись после очередной эскапады.
Сомнений нет: у меня лицо человека, испытывающего чувство страха. Сначала видны только мои глаза. Они сверкают мрачным огнем, и в этом причина моего былого успеха у женщин – глаза обманывают, верится, будто огонь в них зажжен страстью, а страсть привлекает, она лестна.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7