С утра до вечера он был чем-то занят – занимался живописью, читал или предавался своему любимому делу – примерке и отделке своих карнавальных костюмов даже в межкарнавальный несезон. Теперь же он тем более всей душой и телом отдавался фривольному наслаждению, ради которого целый год готовил свой гардероб.
Единственное, на что он выкраивал время, – телевизор, его тайной страстью были сериалы. Например, «Двуликий Янус любви» на Rete quattro четвертый канал (um.)

или «Во имя семьи» на Rai tre третий канал (ит.).

.
Когда Радомир шел по палаццо, его было слышно издалека. Он все время покашливал. Он кашлял с утра до вечера, будто был заядлым курильщиком, хотя за всю жизнь он не выкурил ни одной сигареты. Услышав приближающийся кашель, Ванда села и расправила платье. Радомир взглянул на помятую кушетку, на Ванду и сухо поздоровался с ней.
– А, синьорина отдыхает!
Сказав это, он пригласил ее на бал в Палаццо Пизани-Моретта. Последний бал-маскарад сезона. Этот бал будет событием для всего венецианского общества, предупредил он.
– Абсолютно по-венециански, никаких туристов. Это редкость, моя дорогая. Единственный бал, на который приглашения не продаются.
– Иначе бы никто не пришел. Венецианская аристократия выбирается из своих дворцов, только когда обещают фуршет, – заметил Микель.
Он одевал Радомира в костюм мандарина и, пользуясь моментом, не преминул уколоть Примо.
– Вчера утром я видел его в баре на Бачино Орсеоло. Он пил. Это в девять-то утра. Типичный гондольер.
Микель довольно небрежно накладывал желтый макияж на лицо Радомира.
– Есть туристы или нет – только это их и волнует.
– А что ты имеешь против простого народа? – спросил Радомир.
Желтый крем попал ему в рот.
– Это совсем не простой народ, синьор Радомир, они все мошенники! В каком другом городе берут деньги за то, что возят людей по вонючим каналам? Гребут по миллиону лир в день. Мафия, стерегущая теплое местечко. Четыреста семьдесят шесть гондольеров и – баста! А потом не знают, куда пристроить свои деньги: купить «Ролекс», поехать зимой в Малинди, а то и садятся на кокс.
– Да?! – оживилась Ванда.
– Ты преувелижжи… ваешь, Микель, – прожужжал Радомир склеенными губами, на которых Микель раздраженно рисовал красной помадой сердечко.
– Но вообще кокаин – это цветочки. Многие играют со смертью. Кто-то уже умер от СПИДа. Но у нас же это замалчивают, как все в Венеции. Если бы хоть один турист узнал, что его и его детей везет нанюханный гондольер! Вы же не знаете, от чего умер гондольер в баре Бачино Орсеоло!
– Чушь! – сказал Радомир. – Я вообще не понимаю, что это ты взялся морализировать. Почему тебя тогда не возмущают бестолковые срыватели сумок – вот уж где мафия-то!
Вместо ответа Микель начал толстой кистью накладывать пудру ему на лицо.
– Расскажи, – попросила Ванда.
– В баре на Бачино, где гондольеры с раннего утра пьют свою омбру, один недавно перекололся в туалете. Его нашла хозяйка. Она хотела побыстрее избавиться от трупа, но гондольеры были против. Ведь у дверей целый день толпятся туристы, в основном японцы, которые без их серенад жить не могут. В баре не было второго выхода, и как тут вынести тело? Представьте себе: певец затягивает ближе к ночи «funiculi– funicula», а в это время из бара выносят труп. Бедняга не хотел причинить им неприятности, сказали гондольеры, поэтому они оставили его до поздней ночи в туалете, у которого поставили караул. Потом ему устроили хорошие похороны. Его везли на погребальной гондоле, а за ней плыли в траурной процессии его коллеги.
Микель провел жирные линии черной подводкой на веках Радомира.
– Не понимаю, зачем ты все это рассказываешь Ванде? В каждом стаде есть паршивая овца, – сказал Радомир и повернулся к ней. – На тебя, как на новоиспеченную венецианку, все эти анекдоты пока производят впечатление. Для меня все это – жуткая скука, жуткая! Стоит венецианцам собраться вместе, как они начинают нести чушь. А почему? Да потому, что они ничего, вообще ничего, в жизни не испытали! В Венеции ничего не случается – ни убийств, ни нападений, ничего, кроме тумана и наводнений, пары краж и бесконечного срывания сумок. Последнее убийство произошло по меньшей мере тридцать лет назад. Этого хватило. Поэтому любым поводом здесь пользуются, чтобы наговорить какие-то глупости: как умелец на площади Св.Марка был арестован, когда пытался всучить японцам старый морской язык, как мэру города удалось пристроить своего любовника, бармена, шефом венецианского транспортного общества по управлению вапоретто и катерами; как египетскому адвокату удалось получить обманным путем наследство старой американской миллионерши и заграбастать ее ткацкую фабрику. Вот вокруг этого здесь идут споры и разговоры. Я эти истории знаю наизусть. Слышу их не меньше двадцати лет.
– Но ты же их первый и рассказываешь, – сказала Ванда, – сейчас ты, по-моему, кокетничаешь.
– Венеция провинциальна, ограниченна и хороводится только вокруг себя самой и площади Св.Марка. Я не хочу лишать тебя иллюзий, пойми меня правильно, но здесь и в самом деле ничего не происходит.
– Если Венеция действительно так ужасна, почему ты здесь живешь? – спросила Ванда. – Ты мог бы переехать куда-нибудь еще, в Милан или Рим, или, в конце концов, в Германию. В Баден-Баден, допустим.
Ванда улыбнулась этой мысли: Радомир в Баден-Бадене, окруженный вдовами фабрикантов, которые болтают с ним о проблемах размещения на рынке акций курортов и санаториев.
– Взгляды всего мира устремлены на Венецию, и мне это нравится. – Радомир поднял лицо к Микелю, чтобы тот привел в порядок его подбородок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81