…»
Императорский каллиграф от этих мыслей разволновался так, что едва дождался окончания экзамена. На работы других соискателей он уже не обращал внимания, продолжал стискивать в руке свиток с сочинением преступницы, посмевшей воспользоваться именем государственной знаменитости. «Как мне поступить? Доложить о случившемся императору? Неразумно. К тому же что говорить? Может быть, это всего лишь мои домыслы и девица – вовсе не девица, а прославленный поэт… Довольно об этом. Весной эта загадочная личность явится в Зал Мудрости, чтобы узнать результаты экзаменов. Тогда-то я и устрою ей пристрастный допрос».
Видимо, от верно принятого решения боль в висках унялась. Мало того. Среди душного воздуха экзаменационной залы вдруг пронесся порыв такого прекрасного сладко-морозного осеннего ветра, что императорский каллиграф едва не вскрикнул от восторга. Впрочем, мгновение спустя, когда ветер принялся вовсю кружить по зале, взвихривая листки бумаги и перемешивая их с мелким колючим снегом, господин Лу Синь не удержал удивленного возгласа. Как и те, кто к тому времени еще оставался в зале. Ветер кружил над колоннами, вздымал парчовые полотнища, раскачивал деревянные изваяния восьми Небесных Чиновников. Опрокинулись столы, кисти разлетелись во все стороны, чернила брызнули на мраморные полы, – словом, церемония государственного экзамена была нарушена самым возмутительным образом.
Господин Лу Синь схватился за свою церемониальную шапочку и прокричал:
– Кто-нибудь даст мне ответ, что здесь творится?!
К нему подбежал (точнее, почти подлетел, не касаясь туфлями пола) перепуганный служка:
– Взгляните на крышу, милостивый господин!
Лу Синь поднял голову и оцепенел.
– О Небесная Канцелярия, – только и смог выговорить он.
В Зале Возвышенной Мудрости, как и в прочих дворцовых строениях, не было потолка. Плоская крыша из бамбуковых балок изнутри обтягивалась несколькими слоями шелка или крепа – в зависимости от важности комнаты, а снаружи бамбуковые балки покрывались либо фигурной черепицей, либо коваными листами железа, серебра или золота – опять-таки в зависимости от того, дворцовые это были покои либо служебные пристройки.
Так вот. Во всем дворцовом комплексе императора Жэнь-дина имелось единственное строение, где крыша была сплошь покрыта овальными щитами из чистого золота, – Зал Возвышенной Мудрости. Душа императора Жэнь-дина не была уязвлена страстью к совершенствам драгоценных камней и металлов, но, как всякий смиренномудрый, владыка Жэнь-дин относился к ним с почтением, ибо это были дары богов грешной земле. Собственную резиденцию император Жэнь-дин обставил елико возможно скромно, но вот на Зал Возвышенной Мудрости роскоши не пожалел, ибо считал, что мудрость – это и есть роскошь, не менее ценная, чем золото и нефрит. Золотые щиты крыши Зала Мудрости, украшенные редкостной гравировкой, эмалью и самоцветами, стоили столько же, сколько надел плодородной земли где-нибудь в предгорьях Шицинь. Ко всему прочему каждый щит был тяжеленек; бамбуковые балки пришлось выдерживать в особых составах, чтобы они не подломились под тяжестью золотой крыши…
И вот теперь взорам всех, кто находился в экзаменационной зале, предстали голые бамбуковые балки, прогибающиеся под напором ветра и оттого напоминающие ребра какого-нибудь гигантского дракона. Разодранные в клочья шелк и креп оглушительно хлопали – прямо как новогодние петарды. Сквозь гигантские дыры было видно потемневшее осеннее небо, все в стремительных серых тучах, несущих обильный снегопад…
– Ужасный ураган! – прокричал служка императорскому каллиграфу. – Ваша милость, прикажите всем покинуть Зал – здесь все, того и гляди, рухнет!
– Да, пусть уходят! – прокричал в ответ Лу Синь.
– Господин, что делать с сочинениями?
– Немедленно соберите в шкатулку, опечатайте и несите в мой кабинет!
– Слушаюсь!
Лу Синь стоял посреди Зала Возвышенной Мудрости, яростный ветер раздувал его одежды, и, несмотря на всю странность и опасность этого мгновения, императорский каллиграф чувствовал себя прекрасно. Соискатели степени цзиньши спаслись бегством, слуги тоже покинули Зал, один Лу Синь по-прежнему стоял не шевелясь.
– Стихия, – сказал он негромко. – Ветер, рожденный в кронах священных деревьев; ветер, свирепствующий на горных хребтах и пляшущий у подножия сосен; ветер, воющий в пещерах и полостях земных; ветер, не признающий ничьей власти, кроме своей собственной… Есть ли кто сильнее и мудрее тебя?!
Лу Синь вздрогнул и невольно вжал голову в плечи.
Ибо ветер ответил ему:
– Медноволосый Тжонг сильнее ветра и других стихий, ибо все они подвластны ему, как рабы господину, как младшие братья – старшему! Убирайся прочь, глупец в чиновничьей шапке, если не хочешь быть погребенным под останками крыши!
После этого крика бамбуковые стропила опасно затрещали. Лу Синь решил не искушать судьбу и кинулся прочь из залы. Едва он миновал двери, как сзади раздался оглушительный грохот. Толпившиеся неподалеку от залы слуги подхватили императорского каллиграфа и в паланкине понесли прочь, подальше от неприятностей.
Но, как оказалось, неприятности еще не закончились. Когда, сидя в паланкине, Лу Синь приводил в порядок свою одежду, с рукава он снял длинный волос – из тончайшей и мягкой меди, блестевший, как полоска закатного света в неплотно притворенном окне.
– Медноволосый Тжонг, – проговорил Лу Синь, в сильнейшем смятении разглядывая волос – Вот не было напасти! Неужели это и впрямь его рук дело! Эй! Немедленно доставьте меня в личные покои императора!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14