Гусляр навеки -

Кир Булычев
Туфли из кожи игуанодона
(Гусляр навеки )

1. Время калечит
– Время не только лечит, но и калечит, - произнес Корнелий Иванович Удалов, пенсионер городского значения, глядя на подломившуюся ножку массивного стола во дворе дома № 16 по Пушкинской улице города Великий Гусляр.
Более полувека на памяти Корнелия Ивановича за этим столом сражались в домино жильцы дома. Стол казался вечным, как советская власть. Он только оседал под грузом лет.
И вот ножка подломилась.
А ведь давно уже не собираются за столом любители домино. Здесь пьют пиво. А ножка подломилась. Будто в знак протеста.
Вот в такой обстановке начинается третье тысячелетие.
Шел июнь, птиц стало меньше, а воробьев больше. Постаревший Удалов стоял посреди двора и не знал, куда ему деваться.
Обеда не намечалось, потому что Ксении позвонила Ираида из Гордома, которая по совместительству заведовала культурой, и вызвала ее с какой-то целью. Удалову не сказали, какая такая цель, его забыли, как старика Фирса.
По двору шел незнакомый кот наглого вида: хвост трубой, глаз подбит. При виде Удалова произнес «мяу», причем так фамильярно, что Корнелия Ивановича даже покоробило.
– Мы с тобой водку не распивали, - строго сказал он коту.
Саша Грубин выглянул из окна на первом этаже и сказал:
– Минц мне сказал, что, по его расчетам, Земля проходит сквозь космическое облако, которое резко повышает интеллектуальный уровень всех живых существ, кроме человека.
– А почему человека не повышает?
– А мы уже на пределе, - ответил Грубин. - И не исключено, что профессор прав. Я порой чувствую, что мне уже некуда умнеть.
– Это опасно, - заметил Удалов. - Они захотят взять над нами верх. И может, даже поработить.
– Ну что ты думаешь так тревожно! - возразил Грубин. - Я не вижу ничего дурного в том, что кошки или собаки станут поумнее. С умным котом мне всегда легче договориться, чтобы он не кричал под окном.
– Умные люди не могут договориться, - сказал Удалов.
Во двор вошел молодой человек, Гаврилов, меломан без определенных занятий, несчастье его матери-одиночки. Она любила повторять: «Счастья было - одна ночка, и на всю жизнь я мать-одиночка».
Был Гаврилов навеселе.
Он нес сетку с батонами. Штук пять батонов.
За Гавриловым шагали три кошки.
Словно ждали, что он им отрежет по ломтю белого хлеба.
Завидев Удалова, Гаврилов усмехнулся мягкой физиономией и изобразил радость.
– Светлый день наступил! - заявил он.
– Насосался, - заметил Грубин.
– Попрошу без намеков, - сказал Гаврилов. - Жизнь подарила мне смысл. Сколько я тебе должен, дядя Корнелий?
Фамильярность не покоробила Удалова - вся непутевая жизнь Гаврилова прошла у него на виду.
– Около семидесяти рублей, - ответил Корнелий Иванович. Он знал цифру долга, потому что не терял надежды когда-нибудь долг получить. И старался, чтобы сумма не перевалила за сто рублей. После ста долг становится безнадежным.
– Девяносто рублей, - сказал Гаврилов. - Я проценты добавлял. А теперь держи. Подставляй свои трудовые ладони.
Растерянный невероятной щедростью Гаврилова, который никому никогда еще не отдал долга, Удалов протянул сложенные лодочкой ладони. Гаврилов забрался свободной рукой в оттопыренный карман брюк и вытащил оттуда жменю стальных рублей. Высыпал деньги в ладоши Удалову и произнес:
– Это еще не все, дядя Корнелий.
Он повторил жест. Монеты были тяжелыми, груз оттягивал руки.
– Не тяжело? - спросил Гаврилов.
От него разило дорогим виски.
Икнув, Гаврилов пошел к себе.
– Пора работать, - загадочно произнес он. - Работодатели ждут в нетерпении.
Он побрел к своим дверям, кошки - на три шага сзади.
Удалов высыпал монеты на покосившийся стол.
– Явное противоречие, - заметил Грубин. - Он же не на паперти стоял. Почему отдает не бумажками, а металлом?
Удалов принялся считать монеты, двигая их по столешнице.
– Ты заметил, что кошки зашли за ним в дверь? - спросил Грубин.
Он запустил костлявые пальцы в седеющую шевелюру. Он всегда так делает, когда думает. Говорит, что это помогает.
– Пятьдесят восемь, - сказал Удалов. - Я и на это не надеялся. У тебя пожевать чего-нибудь найдется?
– Пиво есть, - сказал Грубин. - Холодное.
– А чем закусываешь?
– Заходи, - предложил Грубин. - А где Ксения?
– Ее в Гордом попросили. Какие-то женские дела, общественность.
– Что-то она с возрастом активной стала, - заметил Грубин.
Удалов зашел к нему, сел за стол, отодвинул неработающую модель вечного двигателя - у каждого из нас есть маленькие слабости!
– Экологией интересуется, - сказал о своей жене Удалов. - Живыми существами.
– Голубей и кошек она всегда подкармливала.
– Она и сейчас подкармливает. Ксения ведь только кажется суровой. У нее суровости на меня и хватает. К остальным она добрая.
Выпили пива.
– Хорошо, что теперь стоять за ним не надо, очередей нет, - сказал Удалов.
– А мне грустно, - ответил Грубин. - Может, немцу это и приятно, а для меня любая очередь была клубом и последними известиями. Какие отношения завязывались! Какая дружба! Какие конфликты. Это как коммуналка, в ней люди сближались.
– Ага, - согласился Удалов, которому пришлось много лет прожить в коммунальной квартире. - Особенно сближались утром в очереди в туалет. Или когда конфорки на плите делили.
– Нет, с тобой каши не сваришь, - сказал Грубин. - Ты видишь в прошлом только плохое. А это неверно. Ты многое забыл. Пионерские костры, утреннюю линейку, первомайскую демонстрацию…
– Самокритику на комсомольском собрании, очередь за вонючей колбасой…
Тут подошла очередь Грубина махнуть рукой.
1 2 3 4