Покрытое снегом, с редкими каменными проплешинами, плоскогорье простиралось на несколько километров, упираясь в стену гор. А позади, скатываясь бесконечным крутым откосом, оно вливалось в широкую долину, сначала голую, каменистую, затем на ней возникали точки кустов и деревьев, а далеко-далеко, к горизонту, эти точки сливались, густея, в бесконечный лес. Там, в трех днях пути, был и поселок. Правда, его отсюда не разглядишь.
- Вот тут, - сказал, все еще стараясь отдышаться, Томас, - тут мы поняли, что спасены. Мы шли от гор, какое там шли - ползли, волоча больных, замерзая, ни во что уже не веря - и внезапно вышли к краю этого плоскогорья. Оно, как видите, чуть поднимается в нашу сторону и потому, пока мы не добрались вот сюда, мы не знали, что у нас возникнет надежда. Шел снег, метель... Кто же был первым? Кажется, Борис. Ну да, Борис. Он ушел вперед и вдруг остановился. Я помню, как он вдруг замер, но я тогда так устал, что не понял, почему он стоит. И когда я подошел к нему, он ничего не сказал. Он плакал, и все лицо его обледенело. Видимость в тот день была плохая, но иногда снежная пелена рассеивалась на минуту, и мы поняли, что там, внизу, - долина, а в долине есть деревья. Значит, есть жизнь...
Дул ветер, к счастью несильный, коза начала скакать, резвиться, радуясь простору, подбрасывая мохнатый зад, оставляя глубокие треугольные следы на снежной простыне. Остановилась возле бурой проплешины, стала разрывать смерзшуюся землю роговой нашлепкой на носу, вздыхая, ахая и блея, - видно, в земле было что-то невероятно вкусное.
- Здесь нет дичи, - сказал Дик с осуждением, он обращался к Томасу, будто тот был в этом виноват.
- Дня через три, если все будет нормально, дойдем, - сказал Томас. Или через четыре.
- А говорят, что вы шли две недели.
- Мы шли тринадцать дней. Стояла осень, температура ночью падала до сорока градусов, было много больных и раненых, а сейчас мы налегке. Удивительно, как будто вчера было - мы стоим с Борисом и смотрим вниз. И понимаем, что есть надежда.
До темноты удалось перейти плоскогорье и достичь гор.
Ночью похолодало, был мороз, Дик с Олегом положили Марьяну и Томаса посередине. Томас так вымотался за день, что даже не спорил. Он был горячим, но никак не мог согреться, и когда он начинал заходиться в сухом кашле, Олег обнимал его, стараясь согреть, а Марьяна давала ему напиться микстуры от кашля, которую сама приготовила. Марьяна не спала, и, чтобы скоротать ночь, они шептались с Олегом, а Дик, которому хотелось спать, демонстративно фыркал. Потом сказал:
- Завтра дневки не будет, ясно?
- Ну и что? - спросил Олег.
- Заставлю идти. Как бы вам не хотелось дрыхнуть.
- Не бойся, - сказал Олег. - Из-за нас задержки не будет.
- Из-за кого бы то ни было.
Олег не стал спорить. Он понимал, что Дик имеет в виду Томаса. Он думал, что Томас спит, не слышит. Но Томас услышал и сказал:
- По-моему, у меня пневмония, простите, что так неудачно получилось, друзья.
Они разбили палатку в большой нише, тут было теплее, чем на открытом месте, и коза топталась рядом вздыхая, потом начала шуршать, ковыряться в земле.
- Чего она ищет? - прошептала Марьяна.
- Улиток, - сказал Олег. - Я видел, как она нашла улитку.
- Я думала, им тут холодно.
- Мы же живем, значит, и другие могут.
- Ни черта здесь нет, - сказал Дик. - Спите
Закашлялся Томас. Марьяна опять дала ему напиться. Слышно было, как его зубы стучат о край кружки.
- Надо тебе вернуться, - сказал Дик.
- Поздно, - сказал Томас. - До поселка мне не дойти.
- Дурак ты, Дик, - сказала Марьяна. - Законы забыл.
- Я ничего не забыл, - громко заговорил Дик. - Я знаю, что мы должны заботиться о больных. Я знаю, что такое долг, не хуже тебя знаю. Но мне все твердили одно и то же: Если мы сейчас не дойдем до перевала, если мы не принесем железо и инструменты, поселок может погибнуть. Это не я придумал. Я не верю, что поселок погибнет. Мы отлично живем и без железа и всяких штук. Я из своего арбалета могу свалить медведя за сто шагов.
- Еще бы, - сказал Олег, - у тебя же железные наконечники на стрелах. Если бы Сергеев их не ковал, как бы ты свалил медведя?
- Я могу сделать наконечник из камня. Тут дело не в материале, а в умении. Теперь нас погнали сюда, в горы...
- Тебя никто не гнал. Ты сам пошел, - сказал Олег.
- Сам. Я ничего не боюсь. Но вы все знаете - еще через несколько дней зарядит снег. И если мы будем тянуться еле-еле, мы не перейдем перевал. И можем не вернуться обратно. И это глупо.
- А что ты предлагаешь? - спросил Олег. Ни Томас, ни Марьяна в их спор не вмешивались, но внимательно слушали его. Олегу казалось, даже коза затихла, слушая.
- Я предлагаю оставить здесь Марьяшку с Томасом. Дать им одеяла и пищу. Все оставить. А сами с тобой налегке добежим до перевала.
Олег не ответил. Он понимал, что Томаса оставить нельзя. Нельзя лишать Томаса цели. Это его убьет. Но вдруг Дик подумает, что он боится идти дальше вдвоем?
- Ты испугался? - спросил Дик.
- Я не о себе, - сказал наконец Олег. - Если Томас будет болен, он не сможет защитить Марьяну. А Марьяна - его. А если звери? Если здесь хищники? Как она справится?
- Марьяшка, справишься? - Дик не спросил, а будто приказал, будто имел право приказывать.
- Я дойду, - сказал Томас. - Я дойду, не бойтесь, друзья, мне надо дойти... Я иду туда уже шестнадцать лет, ну, поймите, я же иду...
И голос Томаса был горяч, быстр, словно полон слез.
- Тогда спи, - сказал Дик, переждав долгую паузу, в которой никто ничего не сказал, никто не согласился с ним, но и никто не убедил Дика.
А утром спор прекратился сам собой. По очень простой причине - когда Олег, встав первым - голова болела, ноги как деревянные, спина промерзла до позвоночника - выбрался из ниши и зажмурился от яркого света и побежал за скалу, чтобы справить нужду, он увидел на белой целине плоскогорья ветер за ночь замел следы людей - цепочку углублений, в которых даже не сразу угадал следы, будто кто-то вдавливал в снег большие бочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32