– Разумеется. Только вы поезжайте одни. У меня там голова болеть начинает.
Он дал нам ключ и нарисовал схему, как добраться. Редкий человек!
Казалось, от станции до треугольника рукой подать, но идти туда оказалось страшно долго. Пройдя в обход железнодорожных путей, мы переправились через рельсы по виадуку, то под уклон, то в гору пробрались по узкому грязноватому переулку, пока наконец не вышли к участку с тыла. Поблизости ни магазинов, ничего. Дыра дырой!
Дом одиноко возвышался в самой вершине треугольника. Мы вошли и почти час рассеянно разглядывали наши будущие владения. И все это время с обеих сторон одна за другой проносились электрички, от которых дребезжали оконные стекла. Когда шел поезд, мы друг друга не слышали. Стоило заговорить о чем-то, как дом наполнялся грохотом, мы умолкали и ждали, пока состав пройдет. Стук колес стихал, разговор начинался снова, и тут же появлялась следующая электричка. Своего рода разрыв связи. Прямо как у Жан-Люка Годара.
Если бы не шум, в доме было бы совсем неплохо. Приятно иметь токоному, открытую веранду, хотя, конечно, строение порядком пострадало от времени. Вливавшееся в окна весеннее солнце расчертило застланный татами пол на маленькие четырехугольники. Все это напоминало дом, в котором я жил давным-давно, в раннем детстве.
– Ну как тебе? Снимаем? – спросил я. – Шумно, конечно, но как-нибудь привыкнем.
– Решай. Я не против, – ответила она.
– Здесь нам будет казаться, что мы и вправду поженились, что у нас семья.
– А разве не так? Мы что, не поженились?
– Поженились, конечно, и все же...
Вернувшись в агентство, мы сказали, что хотим снять этот дом.
– Ну как? – поинтересовался обладатель лысины.
– Шумновато, но как-нибудь привыкнем, – сказал я.
Сняв очки, он протер стекла марлей, хлебнул чаю из чашки и, водрузив очки на место, взглянул на меня:
– Да... молодость, молодость.
– Угу, – буркнул я.
И мы подписали договор.
С переездом мы уложились в десять минут. Нас перевез мой приятель с микроавтобусом. Одеяло, одежда, посуда, настольная лампа, несколько книжек и кошка в придачу – вот и все наше имущество. Ни радиоприемника, ни телевизора. Как-то обходились без стиральной машины, холодильника, обеденного стола, газовой плиты, телефона, чайника, пылесоса... В какой же бедности жили! Потому переезд занял не больше получаса. Жизнь упрощается до предела, когда нет денег.
Приятель, похоже, порядком удивился при виде нашего нового жилья, зажатого меж двумя полосами рельс. Когда все вещи перекочевали из микроавтобуса в дом, он открыл рот, обращаясь ко мне, но в этот момент накатила очередная электричка, и я ничего не расслышал.
– Ты что-то сказал?
– Неужели можно жить в таком месте? – То, что он увидел, явно произвело на него впечатление.
Короче, мы прожили в том доме два года.
Для жизни он оказался совершенно непригоден – повсюду гуляли сквозняки. Летом это было приятно, зато зимой наступал сущий ад. Купить печку мы не могли – не хватало денег, поэтому по вечерам мы вместе с кошкой забирались под одеяло и спали обнявшись. Утром, просыпаясь, мы обнаруживали, что раковина на кухне обындевела.
На смену зиме приходила весна. Чудесное время. Мы все вздыхали с облегчением: и я, и жена, и кошка. В апреле на железной дороге объявили забастовку. Эти несколько дней были днями настоящего счастья. Ни одного поезда за целый день! Мы брали кошку и выходили на пути погреться на солнце. Стояла тишина, как на дне морском. Мы молоды, недавно поженились, солнце бесплатное...
До сих пор, слыша слово «бедность», я вспоминаю ту узкую треугольную полоску земли. Интересно, что за люди живут сейчас в том доме?
В год спагетти
1971 год был годом спагетти.
В 1971 году я варил спагетти, чтобы жить, и жил, чтобы варить спагетти. Для меня парок, поднимавшийся из кастрюли, был предметом гордости, а томатный соус, томившийся на медленном огне, – объектом вожделения.
Я приобрел алюминиевую кастрюлю такого размера, что в ней можно было искупать немецкую овчарку, обзавелся специальным хронометром для поваров-профессионалов и кулинаров-любителей, в супермаркете, куда ходят за едой иностранцы, набрал разных специй с мудреными названиями, в книжном магазине отыскал специальную книгу о спагетти, купил дюжину помидоров.
Запахи чеснока, лука, растительного масла и еще бог весть чего распадались на атомы и разлетались по воздуху, а потом, соединившись в полной гармонии, заполняли каждый уголок моей комнатки на шесть татами. Амбре получалось, как в древнеримской канализации.
Это было в год тысяча девятьсот семьдесят первый нашей эры, в год спагетти.
Вообще-то я готовил и ел спагетти в одиночку. Иногда, правда, случалось и разделять с кем-нибудь это удовольствие, однако одному их поглощать мне нравилось куда больше. Считаю, что спагетти – блюдо, которое человек должен есть в одиночестве. Почему? Не знаю.
К спагетти всегда полагался чай и салат. Я насыпал в чайник три ложки черного чая и готовил салат, состоявший только из латука и огурцов. Аккуратно расставлял все на столе и, искоса поглядывая в газету, не спеша, в гордом одиночестве, съедал спагетти. Этот обряд продолжался с воскресенья по субботу, после чего наступало новое воскресенье, а с ним – новый виток спагеттиедения.
Когда я одиноко сидел за тарелкой спагетти, мне казалось, что сейчас раздастся стук в дверь и кто-то войдет. Чаще всего такое чувство посещало меня в дождливые дни после полудня.
Всякий раз это были разные люди. Когда незнакомец, а когда – человек, мне известный. То девчонка с такими худыми ногами, что смотреть было страшно (в школе я назначил ей свидание, одно-единственное), то я сам, каким был несколько лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31