– Не скрывайте от меня ничего. Как бы ни был мучителен для матери ваш приговор…
Он замедлил шаги. Почему он не послушался Леоны? Было совершенно ни к чему очутиться в полосе света, падавшего из дверей гостиницы. Но если бы даже Робер был твердо уверен, что их никто не увидит, он все равно предпочитал держаться настороже. Именно так он и вел себя в отношении женщин даже в молодые годы. Инициатива всегда исходила от них, а он старался стушеваться, и отнюдь не для того, чтобы подогреть интерес к своей особе. Когда они подошли к гостинице, Робер остановился.
– Давайте лучше поговорим завтра утром, я ухожу из мэрии примерно в половине двенадцатого.
Поль поняла, почему он вдруг остановился, но даже обрадовалась: это походило на сговор между ними двумя.
– Да-да, – прошептала она, – так будет лучше.
– До завтра, Гийом. Ты мне почитаешь «Без семьи».
Господин Бордас притронулся пальцем к берету, он даже не протянул ей на прощание руку. Вечерний сумрак уже поглотил его, но еще долго Поль слышала стук трости о булыжную мостовую. Мальчик тоже стоял неподвижно среди дороги, обернувшись в ту сторону, где сиял огонек в спальне Жан-Пьера Бордаса.
Мать схватила его за руку. Она даже не спросила его ни о чем: все равно из него слова не вытянешь. Впрочем, так ли уж это важно? Завтра состоится их первая встреча, их первое свидание. Она крепко сжимала ручонку Гийу и временами вздрагивала от холода, оступившись в ледяную лужу.
– Подойди к огню, – скомандовала фрейлейн, – ты же промок до нитки.
Глаза всех присутствующих обратились к Гийу. Приходилось отвечать на их вопросы.
– Ну как, не съел тебя твой учитель?
Гийу отрицательно мотнул головой.
– А что ты делал там целых два часа?
Мальчик не знал, что ответить. И правда, что он делал два часа? Мать ущипнула его за руку:
– Ты что, не слышишь, что ли? Что ты делал там два часа?
– Горошек чистил…
Баронесса воздела к потолку морщинистые руки.
– Они заставили тебя чистить горошек! Шикарно! Шикарно! – повторила она, невольно подражая жаргону своих парижских внуков Арби. – Нет, вы слышите, Поль? Учитель и его супруга теперь будут хвастаться, что заставляли моего внука чистить горошек. Это неслыханно! А кухню они не велели тебе подмести?
– Нет, бабуся, я только горошек чистил… Там было много испорченного, надо было его отбирать.
– Они сразу поняли, на что он способен, – заметила Поль.
– А по-моему, они просто не хотели пугать его для первого раза, – возразила фрейлейн.
Но баронесса прекрасно знала, чего можно ждать от «таких людей», когда попадешь к ним в лапы.
– Эти люди рады издеваться над нами. Но если они надеются меня подразнить и воображают, что меня можно этим задеть, напрасно стараются…
– Если бы они плохо обращались с Гийу, – ядовито ввернула фрейлейн, – я уверена, что баронесса не потерпели бы, разве это не их внук?
Гийу заговорил громче:
– Да он совсем не злой, учитель!
– Потому что заставил тебя чистить горошек? Конечно, тебе это нравится, ты только и способен, что возиться на кухне… Но ничего, он тебя засадит за чтение, за письмо, за арифметику… И с ним дело пойдет на лад, – добавила Поль. – Даты понимаешь, какой он учитель?
Гийу повторил дрожащим, тихим голосом:
– Он совсем не злой, он уже велел мне читать, он сказал, что я хорошо читаю…
Но мама, бабуся и фрейлейн уже сцепились и не слушали его. Тем хуже! Тем лучше! Он сохранит для себя одного свою тайну. Учитель велел ему читать вслух «Таинственный остров», а завтра он будет читать «Без семьи». Каждый вечер он будет ходить к господину Бордасу. И будет смотреть, сколько ему захочется, на фотографию Жан-Пьера. Он уже страстно любил Жан-Пьера. Во время рождественских каникул они непременно подружатся. Он прочтет все-все книги Жан-Пьера – книги, которых касались руки Жан-Пьера. Мысль не о господине Бордасе, а о незнакомом мальчике переполняла его счастьем, и он скрывал свое счастье от всех, сидя бесконечно долго за ужином, пока разгневанные боги, разделенные пропастью молчания, упорно не произносили ни слова, и до слуха Гийу доносилось только чавканье и громкие глотки отца. Это ощущение счастья не покидало его, когда он ощупью раздевался в уголке между манекеном и швейной машиной, когда дрожал от холода под засаленным одеялом, когда повторял слова молитвы, когда боролся против желания повернуться на живот. Он заснул, а улыбка еще долго освещала это детское, это старческое личико с мокрой, отвисшей губой. И если б его мать по примеру всех матерей поднялась к нему, постояла бы у его кроватки, благословляя на ночь своего сына, она удивилась бы этому отблеску счастья.
А в это время Леона кричала на мужа, сидевшего с журналом на руках.
– Нет, ты посмотри, что он наделал с книгами Жан-Пьера! Эта несчастная мартышка все переплеты захватала пальцами. Даже следы соплей видны! И почему это ты вдруг решил ему дать книги Жан-Пьера?
– Ну, знаешь, это ведь не святыня, и ты тоже не божья матерь…
Но раздраженная Леона закричала еще громче:
– Я не желаю, чтобы эта мартышка шлялась к нам, слышишь? Давай ему уроки где хочешь – в школе, в конюшне, но только не здесь.
Робер захлопнул журнал, подошел к очагу и сел рядом с женой.
– До чего же ты непоследовательно мыслишь, – сказал он. – То упрекала меня, что я невежливо обошелся со старой баронессой, а теперь сердишься, что я слишком любезно принял ее сноху… Признайся лучше, что ты просто боишься бородатой дамы! Бедная бородатая дама!
Оба рассмеялись.
– А все-таки ты возгордился! – сказала Леона, обнимая мужа. – Я тебя понимаю, еще бы, баронесса из замка!
– Если бы я даже хотел, боюсь, что не смог бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21