Людей с дрекольем стало заметно больше. Заточенной стали – тоже.
– Порешить насильников и бесерменов княжьи-и-их! – Мишка Пустобрех вел народ, упиваясь собственной значимостью. Где-то и он тоже раздобыл себе узловатую дубинку, коей размахивал сейчас воинственно и яростно. – В Волх-реку балвохвало-о-ов! Ваську – на косте-е-ер!
– А-а-а! О-о-о! – вторили сотни пьяных глоток.
– Торговая сторона Софийских бить идет! – визжали от восторга мальчишки, облепившие крыши и деревья.
На вечевой площади остались немногие. В сторонке – за Никольским собором под охраной гридей – с довольными улыбками перешептывалась группка богатых новгородцев. За бронями и шеломами плечистых телохранителей виднелись дорогие купеческие кафтаны. Да пара-тройка высоких боярских шапок. Да мозолило глаз черное пятно – ряса странствующего монаха. Что за монах, какой, откуда – и не разглядишь. Огромный капюшон полностью закрывал и лицо, и выбритую на католический манер тонзуру.

Глава 3

В горнице больше не молчали. Кричали, шумели, спорили. Бурцев слушал. Пока только слушал...
– Свое вече скликать надобно, Василь! – наседал Дмитрий. – Собрать народ перед Софией, объяснить... Чтоб супротив Торговой стороны было с кем выступить.
Ага, это для новгородцев обычное дело: созвать два вече перед Софийским да Никольским соборами, а после – на Волхов и стенка на стенку... Кто победит – тот и прав. Только не для того ведь его князь оставил, чтоб бойню кровавую устраивать. Да и нет времени затеваться с альтернативным вече. Если на Торговой за дело взялись предприимчивые ребятки из Ивановской ста, значит, у них там все уж схвачено. Вечевой колокол Николы – это последняя точка. Гудел он больше для порядка, традиции ради. Так что скоро... скоро уж повалит народ через Волхов.
– Дружину на мост выводи, Вацлав, – горячился пан Освальд. – Всю дружину до единого ратника. Стеной встанем, не пропустим бунтовщиков!
И это тоже не вариант. Дружины-то той – кот наплакал. Может ведь и не устоять перед разгоряченной толпой. А если заговорщики еще и на Софийской стороне народ баламутят, если вдруг ударят в тыл – тогда точно конец. Нет, нельзя выводить единственную сотню из детинца – сомнут мужики Новгородские, массой возьмут, задавят, затопчут.
– Гонца слать нужно за князем, а пуще – за владыкою, – заметил писец Данила.
Дело говорит ученый муж: был бы в городе Спиридон, может, и утихомирил бы толпу. Архиепископа-то своего новгородцы уважают. Не одно междоусобное побоище уж предотвращал владыка. Но когда еще тот Спиридон доберется до Новгорода?
За окном застучали копыта. Пронзительный крик ворвался в горницу:
– Идут, воевода!
Так... Вернулся еще один отрок, посланный наблюдателем на Торговую сторону. Парень не из пугливых – понапрасну орать не станет. Раз кричит «идут», значит, в самом деле, катится разгоряченная толпа к Волхову. Эх, революционеры хреновы!..
Совет загалдел с новой силой. Всяк доказывал свою правду. И тут, блин, вече базарное устроили!
– Хва-тит! – Бурцев грохнул кулаком о дубовые доски стола.
Стало тихо. Воевода поднялся. Глянул вокруг хмуро, зло. Все, демократия кончилась. Чрезвычайное положение в городе. Время отдавать приказы и приказы исполнять.
– Гаврила, снаряди двух гонцов к князю и владыке. Пусть выезжают с Загородского конца. Там сейчас должно быть безопаснее всего. Дмитрий, выводи дружинников на стены. И стойте там, покуда весь детинец не разнесут по бревнышку. И после – стойте. Бурангул, на тебе – лучники. Сыма Цзян, ты – в резерве. Жди в оружейной. В моей личной оружейной. Поможешь, если совсем туго будет. Ключ я тебе выдам...
– Моя понялася, Васлав, – кивнул китаец. На княжьей службе Сыма Цзян уже выучился сносно говорить по-русски. – Моя все понялася...
– Данила, ты собирай слуг, смердов и холопов княжьих – всех, кого найдешь в детинце. Пусть дружинникам подсобят – камни и стрелы подносят да готовят котлы с варом. Освальд, Збыслав, дядька Адам, баб и детишек гоните в княжий терем. Там стражу нести будете. Головой за них отвечаете.
Гордый шляхтич Освальд Добжиньский заартачился:
– Не прятаться нам надобно, не ждать бунтовщиков, а самим выходить навстречу, пока не обложили крепость со всех сторон.
– Ты отсюда никуда не выйдешь, пан Освальд, – жестко оборвал Бурцев. – Останешься в детинце. Вместе со всеми.
– Да почему, пся крев?!
– А потому что! Здесь семья князя. Здесь дети и жены княжьих людей. Здесь твоя Ядвига, в конце концов!
«И моя Аделаидка тоже здесь», – чуть не выкрикнул он.
– Если нас перебьют под стенами детинца, то и тех, кто за стенами остался, не пощадят.
Освальд в ответ лишь злобно сверкнул очами. Но ничего не сказал. Дошло вроде до рыцаря, чем чревата геройская смерть малой княжеской дружины.
– Обороните детинец, во что бы то ни стало, други, – не приказал уже – попросил Бурцев. – Алексич останется за старшего. Подчиняться ему беспрекословно, как мне.
– А ты?! – спросили все разом.
– Я? – Бурцев немного помедлил с ответом, оглядывая лица соратников. – Я – на мост.
– Как на мост?! Один?!
– Один.
– Зачем?!
– Образумить попробую мужиков новгородских. Поговорить. Для начала...
– А после? – по глазам видно: в благополучный исход переговоров не верил никто.
– После видно будет, – буркнул он.
– Но воевода...
– Это приказ! Ворота детинца за мной закроете сразу. Кто сунется следом – утоплю в Волхове собственноручно.
Приказ есть приказ – к этому Бурцев свою дружину приучил давно. Провожать его не стали. Это тоже был приказ. И без того сейчас дел невпроворот. Каждая пара рук и каждая минута дорога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14