— Двадцать седьмого мая чешские партизаны убили Рейнхарда Гейдриха, известного под прозвищем der Henker — палача Праги. Партизаны действовали под руководством профессора, изгнанного из Карлова университета и работавшего на разведку Великобритании. Фамилия профессора была Гавличек, и жил он с женой и сыном в поселке Лидице примерно в восьми милях от Праги.
— О Господи, — медленно произнес Миллер, уронив телеграмму из Рима на стол.
— Гавличека дома не оказалось, — сухо продолжал Стерн, перелистывая страницы. — Он скрывался, подозревая, что мог быть замечен на месте убийства Гейдриха. Почти две недели отец Хейвелока прятался в подвалах университета. Его не видели на месте покушения, но был замечен кто-то другой, тоже житель Лидице. За смерть Гейдриха пришлось заплатить высокую цену — все мужчины подлежали уничтожению, а женщины насильственной эвакуации: одни в качестве рабочей силы — рабынь на военных заводах, другие, самые красивые — для утехи офицеров в полевых борделях. Дети же должны были просто исчезнуть. Часть из них подлежала германизации, а часть уничтожению в газовых камерах.
— Эти выродки все хорошо продумали, — заметил Огилви.
— Приказ из Берлина держался в тайне вплоть до десятого июня дня массовой экзекуции, — продолжал Стерн. Теперь он читал текст. Именно в этот день Гавличек решил вернуться домой. Когда о трагедии в Лидице стало известно — на столбах были расклеены объявления а по радио сделано специальное заявление — партизанам удалось задержать своего командира. Они посадили его под замок, накачали снотворным. Остановить трагедию было невозможно, а Гавличек представлял слишком большую ценность, чтобы напрасно им рисковать. В конце концов ему все рассказали. Произошло самое худшее: его жену отправили в публичный дом (позже выяснилось, что в первую же ночь она покончила с собой, забрав на тот свет офицера вермахта), а сын исчез без следа.
— Но, очевидно, его не увезли в лагерь с остальными детьми, — заметил Доусон.
— Нет, он охотился на кроликов и вернулся, чтобы увидеть из укрытия аресты, расстрелы и трупы, выброшенные в Канавы. У него был шок. Мальчишка убежал в лес и много недель существовал, как звереныш. В округе пошли разговоры о том, что в лесу замечали убегающего ребенка, у амбаров находили следы, ведущие из леса и вновь уходящие в лес. Отец, узнав об этих слухах, все понял. Он сам в свое время сказал сыну, что если придут немцы, то следует скрыться в лесу. Гавличеку потребовался целый месяц на то, чтобы выследить собственного сына. Тот прятался в ямах и дуплах деревьев, боясь быть увиденным и питаясь тем, что удавалось украсть или выкопать из земли. Кошмарные видение массового убийства не оставляли его ни на миг.
— Великолепное детство, — сказал психиатр, делая пометки в своем блокноте.
— Но это всего лишь начало. — Руководитель консульских операций вынул из досье следующий лист. — Гавличек и его сын остались в Пражском секторе. Партизанское движение разрасталось, и профессор был одним из его руководителей. Через несколько месяцев мальчик стал самым юным бойцом детской «бригады» связников. Но они передавали не только сообщения. Столь же часто им приходилось проносить нитроглицерин и пластиковую взрывчатку. Единственный неверный шаг, единственный обыск, единственный немецкий солдат, имеющий склонность к мальчишкам — и все кончено.
— И его отец все это мог допустить? — недоверчиво спросил Миллер.
— Он не мог удержать сына. Мальчик узнал о том, что сделали с его матерью. В течение трех лет он наслаждался этим «великолепным», как вы, Пол, изволили заметить, детством. Когда отец был рядом ночами, он давал сыну уроки, обычные уроки, как в школе. Днем же какие-то люди обучали его искусству прятаться, убегать, лгать. Искусству убивать.
— Та самая подготовка, о которой вы уже упоминали, не так ли? — тихо спросил Огилви.
— Да. Ему еще не было десяти, он уже хорошо знал, как лишить человека жизни. На его глазах погибали друзья. Ужасно.
— Неизгладимое впечатление, — добавил психиатр. — Мина замедленного действия, заложенная тридцать лет назад.
— Не могли ли события на Коста-Брава привести заряд в действие тридцать лет спустя? — взглянув на врача, поинтересовался юрист.
— Да, могли. Я вижу с полдюжины кровавых образов, витающих в этом деле — несколько весьма зловещих символов. Мне хотелось бы узнать побольше. — Миллер повернулся к Стерну, держа карандаш наготове. — Что с ним случилось после этого?
— Не с ним, а со всеми ими, — сказал Стерн. — Наступил мир. Или лучше сказать, война формально закончилась, но настоящий мир в Праге так и не наступил. У русских были свои планы, и наступил период нового безумия. Старший Гавличек играл заметную роль в политике. Он стремился к свободе, за которую боролся во время войны вместе с партизанами. Теперь ему приходилось вести иную войну; тоже тайную, при этом не менее жестокую. На сей раз он боролся с русскими.
Стерн перевернул страницу. — Борьба для него закончилась с убийством Яна Массарика 10 марта 1948 года и последовавшим за тем полным крушением социал-демократов.
— В каком смысле закончилась?
— Он исчез. То ли был отправлен в сибирские лагеря, то ли упокоился в одной из безымянных могил под Прагой. Его политические друзья не замедлили приступить к действиям. У чехов и русских есть поговорка: «Сегодня игривый щенок — завтра волк». Они спрятали юного Гавличека и связались с британской секретной службой МИ-6. У кого-то заговорила совесть, и парнишка был тайком вывезен в Англию.
— Таким образом, воплотилась в жизнь поговорка о щенке и волке, — вмешался Огилви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40