– Передайте отцам, чтобы в следующий раз они приходили сами, а я их встречу.
– Ты уже встретил, – выплевывая кровь из разбитого рта, перевернулся на живот юнец. – Свою смерть!…
Он вдруг выдернул из-за спины пистолет и направил его на Даргана, который едва успел нанести абреку скользящий удар по виску. Концы платка распались на две части, обнажив розовое ухо с золотой серьгой, прикрытое светло-русыми волосами. Казак отступил назад, он понял, что перед ним была девушка.
– Спаси и сохрани, – озираясь по сторонам, истово закрестился он. – Откуда вас принесло, скурех чеченских, скудоумных.
Девушка застонала, из раны хлынула кровь и ручьем потекла за воротник бешмета, рука с пистолетом упала на землю. Чеченка умирала, ее бледные губы зашевелились, словно торопясь высказать что-то важное, о чем не довелось обмолвиться при жизни.
Дарган потянулся к папахе, на лице его отразилась растерянность, он почувствовал, как по жилам прокатилась волна холода. Тут он услышал вдруг, как позади звякнуло железо, и едва успел отклониться в сторону. Оставив в воздухе блестящий след, сабля вошла в землю, но джигит тут же поднял ее на второй замах.
Дарган машинально сделал выпад вперед. Инстинкт самосохранения, навечно вбитый в него войной, хотел лишь опередить противника, именно он, а не сам казак, четко выполнил свой долг, обезопасив хозяина от смертельной угрозы. Абрек сложился пополам и медленно завалился набок. Концом шашки Дарган вспорол материю, закрывающую его лицо, и снова похолодел, увидев ухо с золотой серьгой под светлыми волосами.
– Да что у вас, мужчины перевелись? – крикнул он, обращаясь к аулу на правом берегу Терека. – Что вы за нелюди, если своих баб перестали жалеть!
Плоские крыши с коническими трубами над ними отозвались стаей взлетевших черных грачей да двумя-тремя столбиками дыма. Аул, с истовой молитвой перед насыщением, нежился в послеобеденном сне. И вторая девушка, пошевелив обескровленными губами, сомкнула глаза навеки.
Эта картина заставила Даргана поднять голову, его накрыла слепая волна бешенства. Взметнув шашку, он пошел на абреков, как ходил на французов под Бородино, под Варшавой, под Парижем, осознавая лишь одно – врага надо уничтожить, чтобы он не успел убить тебя.
Сунувшегося на него бандита казак развалил на две половины с одного замаха, так же поступил он и со вторым джигитом. Глаза его отыскали разбойника с отрубленной рукой, тот выпучил белки с поседевшими зрачками, пустыми от страха, боли и ярости, не переставая тыкать культей перед собой.
– A-a, тебе мало? Подай тебе много, ты все равно будешь только жрать, срать, плодиться и спать на земляном полу в саманной сакле?! – зарычал Дарган. – Так получай сполна!…
Шашка с жутким хряском разрубила ключицу, вошла в тело едва не до половины грудной клетки и застряла там, зажатая ребрами. Абрек запрокинул голову, вытолкнул через рот волну крови, падая, забился подготовленным для праздника бараном, заколотым на пустыре за станицей. А Дарган уже выискивал нового противника, сегодня пролитой крови ему тоже было мало, он ехал домой в надежде найти наконец-то тихую пристань, его же снова вынесло в штормовое море.

Глава двенадцатая

– Д'Арга-ан, – прилетел откуда-то знакомый голос, и крик сразу повторился: – Месье д'Арга-ан, битве конец…
Он огляделся вокруг, как в тумане увидел трупы разбойников и казаков над ними, деловито обтирающих травой лезвия шашек. Путаясь в платье, к нему спешила его Софьюшка, на ходу заводя за ухо светлую прядь волос. В этом ухе посверкивала на солнце маленькая сережка с изумрудным камешком, цвет которого так шел к ее благородному бледноватому лицу. Но сейчас вид этого украшения, вдетого в розоватую мочку, вызывал у Даргана неприязнь, опершись на рукоятку окровавленной шашки, он уставился перед собой опустошенным взглядом, в груди разливался холодок отчуждения.
– Месье д'Арган… месье, – тихо позвала жена, боясь подходить ближе. – Не надо так смотреть, бой окончен.
Казак почувствовал на руке прохладу вместительной баклажки с чихирем, расцепив пальцы, подхватил емкость под донце. Он пил долго, жидкость хлестала через губы, пропитывая черкеску и рубаху под ней, а ему все казалось, что жажда не отступала. Последний глоток гулко прокатился по горлу, и баклажка опустела. Дарган отдал ее спутнице, его сухие глаза увлажнились.
– Софьюшка, прости меня ради Бога. Прав оказался тот офицер из Пятигорской, – с усилием заговорил он. – Я думал, что война закончилась, а она только начинается. Надо было бы пристукнуть вашего Наполеона и даже того, кто первым захотел силой отнять что-то у другого человека, тогда люди, глядишь, чуток поумнели бы.
– Люди никогда не поумнеют, но… Все пройдет, месье. – Жена решилась погладить его по плечу. – Мы видели много…
– Я не о том, – отстранился казак. – Сдуру потащил тебя в земли, где человек живет по звериному закону – кто сильнее и ловчее, тот и прав. А ты не такая.
– Я люблю тебя, – снова потянулась она к нему. – Все будет хорошо.
Дарган погладил ее по голове, прижал к груди и уставился в одну точку. По его лицу побежали едва заметные тени.
– Не выживешь ты здесь, – наконец признался он. – Для человека путь сюда заказан, кругом одни бирюки да чакалки о двух ногах.
– Казаков много, семья, дети, дом… Будем жить, – засмеялась она, не соглашаясь. – Месье д'Арган, пора ехать в станицу Стодеревскую, домой пора.
Казак долго вглядывался в светлые глаза, ставшие родными, пока не понял, что высмотреть в них что-то новое не удастся все равно – они до краев были залиты одной лишь любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117