На самом же деле все они на лицо были погрубее черноглазых, с тонкими чертами лиц, узких в талии терских казачек, живущих на родине, у подножия гор Большого Кавказа. Несмотря на обходительную вежливость, предупредительность и галантность, до которой некультурным на их фоне казачкам было далеко, особого желания овладеть ими они не вызывали, хотя молодая южная кровь затачивала чувства воинов до остроты гурдинского кинжала. Казаки ночами часто уходили на телесный промысел к безотказным и страстным чужачкам, возвращаясь от них умиротворенными, почти любящими этот далекий странный край и этих чувственных женщин, так умело заставляющих их на время забывать о неприступных горах, о родных и близких, живущих на другом краю земли. Но розовый свет был одинаков что там, что тут. Только здесь он так окрашивался камнем такого же цвета, а там – утренними лучами солнца, освещающими белоснежные вершины первозданных гор. Туда, на родину, к тем, родным женщинам, тянуло здорово, с каждым днем все сильнее.
Обогнув собор и процокав узенькой улочкой до берега реки, обложенного каменными плитами, отряд готовился уже ступить на край моста, как вдруг из-за странного гранитного зверя с цепью во рту вышла та самая девушка, что повстречалась казакам за несколько переулков отсюда. Поодаль болтался длинноносый нескладный парень. Выдернув из-за пояса расшитый цветами белый платок, она поцеловала его край и протянула в сторону Даргана. Привстав в стременах, тот под усмешки станичников тонко присвистнул.
– Откуда она взялась-то? – недоуменно передернул он краями черкески, обшитой на плечах галунами. – Вроде сзади ее оставляли.
– Так мы ж петлю вокруг их церкви сделали, а она напрямки прошла, – гоготнул ему в ухо товарищ.
– Гляди-ка, умылилась баба, неровен час тут и свадебку сыграем. Чапуру для вина из дома я прихватил добрую.
Со всех сторон посыпались соленые шуточки, заставившие строевых коней беспокойно запрядать ушами. Старший над казаками всем корпусом развернулся назад и зычно гаркнул:
– Это когда ты успел мамзель оприходовать, голова твоя беспутная? Своих скурех на Тереке было мало? Года два, как из малолеток, а уж джигитовать по хатам вздумал.
– Дядюка Федул, ты ж мне и нянюка, и кунак, все про меня знаешь, – покраснев, стал открещиваться молодой казак. – Никогда я с ней не встречался. Может, ошиблась, спутала с кем, ведь казаков на постое тут много.
– Куды ошиблась, ежели вся до тебя устремилась. Вот… на наше несчастье, татарский выпестыш, породнился твой прадед с чеченским тейпом, – ощерился Федул и хлестнул коня плетью под тугое брюхо. – В намет, в отца и сына!… Еще приказы ругательные из-за вас я от штабных не получал!…
Отряд упруго сорвался в слаженный галоп, по каменным плитам древнего моста зацокали подкованные копыта боевых коней, заглушая взрыв непристойного хохота. Изогнувшись с седла, Дарган выхватил из руки девушки платок, торопливо запихнул его за отворот черкески, не преминув поморгать красавице светлыми глазами, жадными до любви. Она так и осталась стоять на краю моста, чем-то похожая на птицу, готовую взлететь.
А вечером Дарган с Гонтарем уже рвались с постоялых дворов в круговерть мирных домов парижан. Оба были одеты все в те же черкески, башлыки развязаны, папахи заломлены на затылки, на ногах ноговицы для форсу спущены ниже колен. Дарган, как Гонтарь, как и остальные казаки, никогда не уступал дорогу солдатам и офицерам действующей русской армии, потому что считал себя выходцем из иного роду-племени, более гордого и свободолюбивого, нежели московские царские холопья. При встречах с армейскими служками на его тонком поясе лишь резче начинал покачиваться остро отточенный кинжал-гурда, как и шашка, как и любое другое оружие кавказского мастера по имени Гурда, особо чтимое среди джигитов в диких и неприветливых горных селениях. И этого было достаточно, чтобы разношерстное воинство, согнанное сюда со всех концов огромной страны, еще издали замечало казака и считало за благо свернуть в сторону.
Так получилось и сейчас, когда неожиданно возникший патруль, состоящий из нескольких солдат, попытался было преградить дорогу терцам длинными ружьями.
– А куда это мы засобирались, господа казачки? – грозно вопросил унтер-офицер, командовавший патрулем. – Показывайте пропуск, иначе завернем в обратную.
– Какой пропуск?! Эта территория под контролем нашей сотни. – Дарган тут же отставил ногу и схватился рукой за кинжал, Гонтарь немедленно последовал его примеру.
– По дневному патрульному делу – так, а вечером и ночью к гражданскому населению пускать никого не велено, – заартачился и унтер, большим прокуренным пальцем отводя назад курок, торчащий над прикладом ружья. Солдаты не спеша сняли с плеч оружие, а их командир с ухмылкой добавил: – Особливо казаков, уж больно они до местных мамзелек охочи.
– А тебе что, завидно? – насупился Дарган.
– Не завидно, но не велено. Да и завидно тоже, – решил сознаться служивый. – Не одним же вам бабские панталоны стаскивать.
– А ну с дороги, сермяжник, – наклонился вперед Дарган, до ломоты в суставах сжимая рукоятку кинжала. Он понял, что приказа не пускать воинство к гражданскому населению не существовало, а было устное пояснение, о котором известно давно и всем. И про казаков ефрейтор придумал для форсу. Урядник явственно ощутил, как вместе с ним напрягся всем телом и Гонтарь. – Не доводи до греха, потом разбираться будет некому.
– Но-но, полегче, дикое племя, – подаваясь назад, стушевался служивый. – Откуда мне знать, из каких вы рот-батальонов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117