Грязное, изодранное платье, короткий тулупчик, большая седая борода, спадающая на грудь, воспаленные глаза, всклоченные волосы, не покрытые ничем, – все это так не похоже на прежнего богача-щеголя, общего любимца дам…
Вдруг, оставив свою возню с узелком, словно припомнив что-то печальное, тяжкое, он упал на нары ничком, глухо зарыдав. Потом умолк, выпрямился, отер лицо, мокрое от слез, и снова продолжал свою возню с грязным узелком.
Среди тишины, царящей в каземате, вдруг резко прозвучал раздраженный голос Остермана, ворчащего на жену:
– Графиня, не видите вы, что ли? У меня ноги больные зябнут. Здесь канальский холод! Укутайте их… Да тише, черт вас побери! Мне больно… И подушку поправь. Да кто же так дергает?! Я еще не помер… Скорее… Тише!.. Пить!
Быстро из дорожной фляги налила графиня вина в чарку и подала мужу, как будто и не слыша его брани.
– Ф-фа! Крепко… горло жжет. Надо было полегче запасти чего-нибудь. Ты вечно бестолкова… глупа, как пробка, жена. И зачем так рано вытащила меня сюда? Тут отвратительно. В моем каземате гораздо удобнее и чище. А тут… Фуй!..
– Сейчас Шаховской явится… Время отправлять нас, Андрей. Я потому…
– Как вы выражаетесь, графиня! «Отправляют» – скот… А я и в изгнанье, и на плахе – Остерман. Понимаете? Так… Шаховской будет нас «отправлять»? Любопытно, как поглядит он в глаза своему благодетелю, второму отцу?
Остерман кивнул на Головкина.
– Князь Михаил? Что же! Бедный Шаховской и то не мало пострадал по службе за эту дружбу. Его понизили чинами. И теперь посылают глядеть на муки людей, которых он так уважал…
– Вот это верно сказано: «уважал»!.. В России все хорошее и честное – в прошедшем времени… «Уважал»!.. А теперь просто: «жал», до полусмерти! Дикари… азиаты! Я же их всех воспитал, создал, они жили мною, и, как Сатурн, породил таких кровожадных детей, которые уничтожили меня самого. Проклятие судьбе!.. О-ох! Опять нога… Помогите же, графиня!..
Быстро нагнулась кроткая женщина и осторожно стала укутывать ногу.
Закусив губы, Остерман, сурово хмуря брови, словно мимоходом, взял руку жены и поднес к своим губам. Затем вытянулся на постели и затих.
Послышались шаги за входною дверью. Большой, тяжелый ключ дважды повернулся в замке, и дверь распахнулась.
Офицер и человек шесть конвойных, войдя в каземат, выстроились у двери, вдоль стены.
Показалась тучная фигура Шаховского.
Щуря глаза, ничего не видя в полутьме тюрьмы, куда попал со двора, залитого светом, он спросил офицера:
– Здесь, в этом каземате? Где же все они? Граф Райнгольд Левенвольде? Миних?.. Граф Остерман?
Услыхав свое имя, Левенвольде вскочил, кинулся к ногам Шаховского, невнятно лепеча:
– Государь мой… молю тебя… помилуй… Прошу!..
– Возьмите этого несчастного! – не узнавая прежнего приятеля, обратился Шаховской к офицеру конвоя. – Я прошу позвать сюда Левенвольде.
– Он самый и есть, ваше сиятельство. Вот этот! – отрапортовал офицер, козыряя обер-прокурору.
– Он! – разглядев наконец, проговорил Шаховской, стараясь овладеть собою и не выдать перед окружающими жалости, сдавившей ему грудь. – Да, да… Он… Встаньте, ваше сиятельство! Вам пора отправляться… Не далеко, не беспокойтесь. В Соликамск, Там довольно хорошо жить.
Поглядев в сторону офицера, который, следуя данной ему инструкции, следил за Шаховским больше, чем за арестантами, князь негромко, быстро проронил:
– Надейтесь! Бог не покинет никого из своих детей! Берите ваши вещи. Этот узелок?.. Это – все… Полушубок вам дадут. Вам будет тепло дорогою. Идите!..
– Господь… спаси… вас! – признательно кивая головой, проговорил Левенвольде, захватил свой узелок и вышел в сопровождении двух конвойных.
– Граф, и вам пора! – различив стройную еще фигуру Миниха на фоне светлого окна, направился к нему князь.
С суровым, надменным лицом, властно, как в былые дни, обернувшись, поглядел фельдмаршал на обер-прокурора.
– Ехать в Пелым… На смену Бирону, которого милостивейшая государыня простила и приказала вернуть?! Что же, я готов!
– Исторические танцы! – не удержался, чтобы не ужалить, Остерман. – Смена позиции. Это случается в самых лучших семействах. Ха-ха!..
– С своей стороны, граф, – как будто не слыхав замечания старика, продолжал Шаховской, обращаясь к Миниху и очень почтительно отдавая поклон его жене, – должен прибавить: мне приказано от имени ее величества, чтобы в пути и на месте ваши сиятельства не терпели ни в чем нужды. И все, что пожелаете вы взять с собою… подводы будут даны немедленно.
– Благодарю вас и мою государыню. Особенно – за жену. Я привык к тяжким и дальним походам. Но вот она… Да это ее дело! Я не звал… и не зову!
– Бог позвал меня, граф, когда мы венчались с вами! – ласково, но решительно отозвалась графиня Миних. – Прожили столько лет, вырастили детей. Как же мне теперь без вас – а вам без меня? Мы поедем вместе. Ведь это решено…
– Поедем, поедем, успокойся. Держи свой кофейник… и молчи! – ворчливо откликнулся Миних, чтобы не выдать слез, навернувшихся у него на глазах. – А что наш сын? Он тоже?..
– Успокойтесь… Легкая ссылка. Потом его вернут по-старому. Я так слышал.
– Ну, слава Богу! Слыхала, старуха?
Графиня тихо улыбнулась в ответ, отирая слезы.
– Ты все улыбаешься… всем довольна! Ну, и слава Богу. Да благословит Господь государыню нашу и царствование ее.
– Аминь!.. Только бы сынок наш… – начала и не докончила графиня, сморкаясь усерднее обыкновенного.
– Теперь, когда мне не осталось уж в этом мире ничего желать… ни ожидать, – опуская глаза, заговорил негромко Миних, – когда все кончено в моей жизни… – Он остановился, словно был уверен, что Шаховской шепнет ему слово надежды, откроет что-нибудь светлое, радостное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78