Совсем одинока Елизавета. Понемногу всех преданных к ней дам оттеснила императрица от невестки, окружила последнюю своими креатурами.Но засветились радостью и счастьем лица обоих молодых супругов, когда 18 мая 1799 года судьба послала им первого ребенка, дочь, названную Марией, в честь императрицы-матери, ставшей теперь бабушкой: хотя сильно молодящаяся и моложавая собой Мария Федоровна охотно отказалась бы от подобной чести, будь это в ее воле.Отец и мать часы проводили у колыбели дочери, которая родилась здоровая, крупная. Длинные темные локоны удивительно красили малютку, а темные, почти черные глаза глядели так бойко, сверкали, как черные алмазы.– На кого это вы загляделись, мой друг? – пошутил Александр, увидав в первый раз крошку на руках у матери. – Совсем итальянка она у нас! А если зеркало меня не обманывает, мы оба совсем не похожи на детей Юга…И ласково смеется, видя, как покраснела молодая мать.Смеется и Мария Четвертинская, теперь фрейлина и первый друг княгини, сидящая здесь.– Ну как не стыдно краснеть? Я же шучу, конечно. У вас в роду есть брюнеты: дядя, кузен Густав… И у меня предки были довольно темных цветов… Вот в кого-нибудь из них и выдалась наша смуглянка Мари…Молчит, краснеет пуще Елизавета, даже слезы проступили на глазах, и Александр живо заговорил о другом, чтобы не смущать еще больной жены.Но не один он заметил темные локоны и глазки новорожденной княжны.В начале августа пышно разряженная кормилица, сопровождаемая второй няней и негром-лакеем императрицы, показалась из помещения, занимаемого в Павловске Александром и Елизаветой, и направилась по тенистым аллеям к главному зданию дворца, к апартаментам государя. Бережно, как святыню, держала на руках здоровая, миловидная женщина малютку-княжну, которую императрица приказала именно теперь принести к ней без промедления.– Ну, иди, иди, моя малютка, – провожая дочь, шептала Елизавета, – покажись бабушке… Может быть, она перестанет так огорчать меня и Александра, если ты завоюешь эту надменную душу… Иди! Господь с тобой! – словно благословляя, закончила мать.Бабушка молча приняла женщин и ребенка, поглядела внимательно на внучку, взяла ее на руки, поглядела еще.– Подождите обе здесь! – обратилась она к женщинам и вышла.Бабушка с внучкой на руках прошла на половину Павла. В дежурной комнате перед его кабинетом сидело всего два человека: Кушелев и граф Федор Ростопчин, всесильный любимец сегодняшнего дня при дворе повелителя, который так же легко выбирал себе фаворитов и одарял их могуществом, как и свергал с высоты по малейшему поводу, а то и без всякой видимой причины, по случайному навету врага, по минутному капризу личной воли…Зная это, временщики, калифы на час, старались только в эту счастливую, быстро летящую минуту нахватать побольше земель, денег и крестьян, чтобы, по крайней мере, не уйти с пустым карманом от полных мешков…Сейчас Ростопчин официально считался директором почтовой части и министром иностранных дел, но заменял первого министра, если даже не всех министров, которых не любил облекать слишком определенными полномочиями Павел, ревнивый к малейшему проявлению власти, которое исходит не от него самого.– Не правда ли, какой прелестный ребенок? – показывая обоим малютку, спросила императрица.– Ангел. Да и неудивительно: яблочко от яблоньки не падает далеко, – заметил Кушелев. Тонкая лесть могла относиться к родителям принцессы, так же как и к бабушке.Острословец Ростопчин и здесь не удержался от небольшой шутки:– Хорошо, если от одной яблоньки… Но эти фрукты всегда требуют пары яблонек… Если даже не больше!..– Вы думаете, граф? – как-то странно спросила бабушка. – Правда, бывает… Пойду порадую деда прелестной внучкой.Последняя фраза тоже прозвенела как-то фальшиво, словно струну задели неверно и она зло зазвучала, но мелодично в то же время.Павел был не один, когда, постучав, Мария появилась в кабинете. С ним был Кутайсов, который, увидя императрицу с ношей на руках, быстро, по старой привычке лакея, кинулся навстречу, запер дверь за императрицей, подвинул стул и помог опуститься на него молодой, тридцатишестилетней бабушке с ее ношей, осторожно поддерживая под розовый, полный локоть мягкой, стройной руки, выглядывающей из широких полурукавов летнего наряда.– А, внучка любезная наша? Рад видеть… Какая милочка!.. Не правда ли, Иван? – обратился к новоиспеченному вельможе Павел совсем фамильярно, как в былые годы.– Чудо! Чудо, ваше величество… Сейчас видно, какая высокая кровь течет в очаровательной малютке…Слушает, улыбается сдержанно «бабушка», только не добрая улыбка на ее красивых нежных губах. Как змейка, скользнет – и нет ее…– Да, скажите на милость, мой друг, что за фантазия пришла вам именно теперь явиться на представление? Времени иного нет? Мы тут делами занялись… а ты… Что так приспичило, мать моя?Мария Федоровна угадывала, какие дела обсуждал муж со своим клевретом: новые милости, новые почести для этой… новой фаворитки, у которой, кроме красивого личика, ни бюста, ни фигуры… «Кошка ободранная», как порой в гневе про себя называла Мария Лопухину. Но сейчас не до того! Надо с другой рассчитаться, с невесткой, которая уже слишком загордилась…Словно не слыша вопроса мужа, она больше раскрыла вуаль, одевающую личико и голову малютке, и таким простым, мягким тоном, словно в раздумье, заговорила:– Как странно! Мне, правда, приходило на ум… Но так, мимолетно… А вот теперь и люди заговорили… Представьте себе, ваше величество: Толстой, увидя вчера девочку, был поражен. Александр – блондин?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61