Все, что Лайму оставалось, это повторять: «Господи, избавь меня от этого живчика».
Чэд Хилл подошел к машине и бросил на Лайма страдальческий взгляд:
– Мы просмотрели каждого на балконах для посетителей, а потом парни в униформе по второму разу проверили все вещи.
– Ничего?
– Ничего.
– А как насчет балкона для прессы?
Хилл дернул головой:
– Господи, мне это не пришло в голову.
«И мне тоже – до этой минуты». Лайм мягко сказал:
– Займитесь этим.
– Да, сэр.
Чэд Хилл развернулся, чтобы бежать назад по лестнице. Лайм прикинул взглядом путь, который ему предстояло преодолеть.
– Не берите в голову, Чэд, – сказал он.
– Что? – Хилл развернулся на бегу.
У выхода появилась черная женщина средних лет, и Лайм сразу вспомнил про Бейлу Мурхед из Лос-Анджелеса. Когда следом за ней появились близнецы Уолберги, его подозрение превратилось в уверенность.
Лайм быстро сказал:
– Возвращайтесь. Пусть кто-нибудь из наших людей пойдет в диспетчерскую и объявит по громкой связи, чтобы немедленно освободили здание. Я вызываю группу обезвреживания. Живее, мигом.
Лайм протянул руку к окну машины, и шофер просунул в него микрофон. Из портала появились еще двое и стали быстро спускаться по лестнице позади Мурхед и Уолбергов. Сбегая по широким ступеням, они все больше смещались к северу, очевидно направляясь в сторону зеленого «плимута». Лайм рявкнул в микрофон:
– Группа обезвреживания, Центральный! Нужна помощь. Вижу пятерых подозреваемых, выходящих из здания. Группе обезвреживания – обыскать балконы для прессы в обоих залах. Я приказал очистить здание. Машине пятьдесят девять – задержать зеленый «плимут», если он ускользнет от меня. Конец связи.
Он швырнул микрофон мимо шофера и рывком открыл дверь:
– Идем со мной.
– Как, пешком?
– А что, ваш профсоюз это запрещает? Держите руки поближе к оружию.
Лайм уже стремительно шагал по сухой траве с незажженной сигаретой в зубах. Шофер пыхтел следом. Пятеро людей спустились с лестницы и шли теперь прямо к «плимуту», двигаясь очень быстро. Лайм перешел на бег, распахивая на ходу полу пальто, под которым был спрятан револьвер. Он поднял над головой руку; она описала быстрый полукруг, и люди из Секретной службы бросились к нему со всех сторон.
Пятеро уже садились в «плимут», все еще не зная, что их заметили. Агент, стоявший у дверей здания сенатской канцелярии, подошел к машине и наставил на пассажиров пистолет. Лайм, бежавший изо всех сил, ничего не слышал из-за свистевшего в ушах ветра, но увидел, как агент что-то говорил сидевшим в машине; потом из выхлопной трубы вырвался большой клуб дыма и автомобиль рванул с места. От резкого толчка агента развернуло, он упал.
Лайм был ярдах в сорока; он опустился на одно колено, вскинул револьвер, сжав его в левой ладони, и начал стрелять по шинам; выпустив шесть пуль подряд, он вскочил на ноги и побежал дальше, нашаривая в кармане новые патроны.
Ему удалось пробить заднее колесо, но «плимут» продолжал ехать, виляя по дороге. Скорость была не больше тридцати миль в час, Лайм и его люди бежали сзади. Впереди показался перекресток, и в это время на шоссе выскочили полицейские машины, мигая красно-синими сиренами; они быстро перекрыли движение в обе стороны и отрезали путь «плимуту».
Лайм продолжал бежать в своем распахнувшемся пальто, на ходу заталкивая патроны в барабан «смит-и-вессона», а позади «плимута» из патрульной машины вываливались копы, хватаясь за свои пушки 38-го калибра: у них не было полной уверенности, что «плимут» не сможет пробить заграждение. Улицу наполнили толчея и шум: перекрыв движение, полиция вызвала аварию на другом конце авеню, оттуда доносились громкие крики и гудки. «Плимут» резко свернул на обочину, и Лайм, поняв, что они пытаются объехать патруль по тротуару, снова опустился на колено и начал стрелять, целясь как можно тщательнее. Полицейские последовали его примеру, в следующий момент чья-то пуля пробила переднюю шину, и «плимут» врезался в дом, едва не задавив перепуганного пешехода. Автомобиль расплющил о стену угол бампера и застыл на месте. Все четыре дверцы распахнулись, но копы были уже на месте, и Лайм успел только к самому концу: все шестеро выходили из машины, задрав над головой руки, как пассажиры ограбленного дилижанса в фильме Джона Форда.
Лайм протолкнулся сквозь людей в форме. Он тяжело отдувался и злился на себя за это, пробежал-то всего полквартала. В колледже ему без труда давались куда более длинные дистанции. Он окинул быстрым взглядом шестерых, чтобы выделить среди них лидера, однако трудно найти хорошего оратора, если он молчит; поэтому он поступил по-другому – нашел самого слабого и взялся за Роберта Уолберга.
Толпа возле попавших в аварию машин на авеню галдела так, что он едва мог слышать самого себя. Он махнул двум копам, чтобы они утихомирили разбушевавшихся людей, и обратился к парню. На щеке Уолберга нервно подергивался мускул. Лайм начал повторять ему как заведенный:
– Где сейчас бомбы, парень? Где вы их оставили? Давай, паренек, расскажи мне все. Где бомба, Бобби?
Если ты знаешь имя, надо его использовать, это помогает расколоть противника, показывая ему, что он у тебя в руках. Может быть, они звали его Робби или Бобо, но Бобби было обычным и самым вероятным вариантом. «Давай, Бобби». Изо рта у Лайма торчала сигарета; он чиркнул спичкой, продолжая при этом говорить, и кончик сигареты ходил вверх-вниз, пока он пытался прикурить; ничего не добившись, он погасил спичку и зажег новую.
В глазах Уолберга стоял страх, и Лайм не давал ему времени ответить; он упомянул Страттена и Элвина Корби, показывая, что знает все, гораздо больше того, что сказал и что знал на самом деле;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20