К обвинительному заключению русской каторге, собранному писателем и журналистом, добавились материалы, добытые Чеховым-врачом.
Над «Сахалином» Антон Павлович работал долго. Он планировал отдать этой книге «годика три» и считал, что хотя и не является специалистом, но «напишет кое-что дельное». Он очень серьезно смотрел на эту свою работу и мечтал, чтобы книга, пережив автора, стала «литературным источником и пособием для всех интересующихся тюрьмоведением».
«…Мой „Сахалин“ – труд академический… – напишет он А. С. Суворину после завершения работы над книгой. – Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености и тому, что старые писатели называли педантством. И я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат…»
Книге этой он придавал серьезное значение и однажды в присутствии Михаила Павловича высказал предположение, что за нее ему могут присудить степень доктора медицины honoris causa.
Если подходить к этой его работе со строгих позиций современного ВАКа, то она, как принято формулировать в таких случаях, удовлетворяет всем самым высоким требованиям, предъявляемым к диссертациям, а ее автор, совершивший гражданский и научный подвиг, несомненно, заслуживает искомой степени.
Но в этом ему было отказано: декан медицинского факультета, к которому обратился однокашник и друг Антона Павловича профессор Г. И. Россолимо, не пожелал даже разговаривать с ним на эту тему. Дело, конечно, не в том, что патологоанатом профессор И. Ф. Клейн не оценил по достоинству научного значения работы А. П. Чехова. И не в том, что на ученую степень претендовал автор «легкомысленных» рассказов, вчерашний Антоша Чехонте, как предположительно объяснял причину отказа К. И. Чуковский.
Присуждение ученой степени автору «Острова Сахалина» означало бы официальное признание столь крамольной книги, а вместе с тем – существования тех чудовищных явлений, которые в ней описаны.
Однако книга Чехова выполнила ту задачу, которую ставил перед собой автор: она потрясла читающую публику, возбудив интерес общества к «острову изгнания» не только в России, но и за рубежом.

А. П. Чехов с таксой Хиной на крыльце дома в Мелихове
По примеру Антона Павловича на Сахалин устремились прогрессивные журналисты. Известный репортер и фельетонист В. М. Дорошевич рассказывал, что его долго не допускали на остров:
«– Тут, батюшка, Чехова пустили – так потом каялись. Пошли из Петербурга запросы… Как у вас? Что? Почему? Отчего такие порядки? Потом себя кляли, что показали!»
Под влиянием общественного мнения царское правительство вынуждено было направить на Сахалин своих ревизоров и произвести некоторые реформы в положении каторжных и ссыльных.
С. Залыгин в эссе о Чехове утверждает, что тема острова Сахалин сказалась всего на двух рассказах Антона Павловича: «Гусев» и «Убийство». Более того, С. Залыгин пишет: «…он (А. П. Чехов. – Б. Ш.) отлучает остров Сахалин от своего искусства».
С мнением уважаемого нашего писателя согласиться трудно: сахалинские впечатления, несомненно, отразились на чеховском творчестве последующих лет. Выражаясь словами Антона Павловича, можно сказать, что все оно «просахалинено». Особенно это определение справедливо для одного из самых замечательных произведений А. П. Чехова – повести «Палата № 6».
Гнетущая атмосфера рагинской больницы почти дословно списана с больничного околотка села Корсаковки: «В палатах, коридорах и в больничном дворе тяжело было дышать от смрада. Больничные мужики, сиделки и их дети спали в палатах вместе с больными. Жаловались, что житья нет от тараканов, клопов и мышей. В хирургическом отделении не переводилась рожа. На всю больницу было только два скальпеля и ни одного термометра…»
Все в этой повести вызывает тюремные ассоциации: и унылый вид больничного флигеля, и окружающий его забор, утыканный гвоздями с остриями, обращенными кверху, и бесправные больные, осужденные на бессрочную каторгу, и красноносый охранник Никита, который убежден, что больных «для порядка» надо бить. Даже возникновение заболевания у одного из главных героев «Палаты № 6» является как бы логическим завершением судьбы ничем не защищенной личности в условиях полицейско-тюремного режима.
Когда Иван Дмитрии Громов встречал на улицах арестантов, они обычно возбуждали в нем чувство сострадания. Но однажды «ему вдруг… показалось, что его тоже могут заковать в кандалы и таким же образом вести по грязи в тюрьму… Дома целый день у него не выходили из головы арестанты и солдаты с ружьями, и непонятная душевная тревога мешала ему читать и сосредоточиться. Вечером он не зажигал у себя огня, а ночью не спал и все думал о том, что его могут арестовать, заковать и посадить в тюрьму… А судебная ошибка при теперешнем судопроизводстве очень возможна, и ничего в ней нет мудреного… Ищи потом справедливости… Да и не смешно ли помышлять о справедливости, когда всякое насилие встречается обществом, как разумная и целесообразная необходимость, и всякий акт милосердия, например, оправдательный приговор, вызывает целый взрыв неудовлетворенного мстительного чувства?…»
Я полагаю, нет больше необходимости доказывать, что «Палата № 6», по сути дела, представляет собой яркое художественное воплощение сахалинских впечатлений писателя. Только в повести рамки каторги значительно расширены и нет той водной преграды, которая отделяет невольничий остров от якобы свободного материка. Идейный смысл этих книг полностью совпадает: общество должно осознать себя и ужаснуться, как это случилось с доктором Рагиным, ставшим узником палаты № 6.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82