— Спасибо, — тихо повторила она.
Когда она в конце концов подняла голову, то обнаружила, что Руби наблюдает за ней, прищурившись.
— Насколько я понимаю, ты прочла несколько новых писем.
Дочь наклонилась вперед и уперлась локтям в колени. Казалось, она заметила все: дрожащие руки матери, телевизионный пульт, брошенный на пол.
Норе хотелось небрежно бросить какую-нибудь фразу, показав тем самым, как мало значат для нее эти резкие письма, но она не могла.
— Они меня возненавидели.
— Это посторонние люди, они тебя даже не знают. Они не могут любить тебя или ненавидеть. — Руби сверкнула зубами в улыбке. — Сильные чувства оставь для семьи.
«Которая тоже меня ненавидит».
От этой мысли Норе стало только хуже.
— Для какой семьи? — тихо простонала она. — Какая у меня осталась семья?
Руби долго смотрела на мать молча и наконец спросила:
— Знаешь, что я вспомнила после того, как прочла твою рубрику?
Нора вытерла глаза.
— Что?
— В седьмом классе — мне тогда было двенадцать — я удостоилась чести вести первый вечер белых танцев. Помнишь, устраивалось на Лопесе такое важное мероприятие, танцы, на которых девочки приглашают мальчиков? Мистер Ландберг из скобяной лавки сказал, что, значит, наш мир катится в преисподнюю.
Нора шмыгнула носом.
— Помню.
— Мне хотелось, чтобы это событие попало в местную газету. Все надо мной подшучивали, кроме тебя. Ты единственная отнеслась к моей просьбе всерьез. — Руби улыбнулась. — Я видела, как ты очаровывала старого толстого редактора «Айленд таймс». Помню, я тогда очень удивилась, как легко тебе удалось уговорить его.
— Редакция находилась в душном вонючем офисе, но явлюбилась в него в ту же секунду, как переступила порог, — подхватила Нора, впервые за много лет вспомнив тот день. — Мне понравились запах бумаги, стрекотание пишущих машинок, я позавидовала репортерам и лаже их пальцам, перепачканным чернилами. Впервые в жизни мне показалось, я нашла свое место. Я всегда знала, что во мне живут какие-то слова, но только не понимала, что с ними делать.
Нора взглянула на дочь. Руби была очень серьезна.
— Выходит, это я указала тебе, как уйти из нашей жизни.
Нора вздохнула:
— Пойми, я бросила семью не ради карьеры. Работа не имела никакого отношения к моему решению.
— Ну да, конечно.
— Ах, Руби, ты хочешь получить ответы, но задаешь не те вопросы! Надо смотреть не на конец истории, а на ее начало. Я считаю, что причины моего ухода от вашего отца возникли еще до того, как я с ним познакомилась.
— Не понимаю.
Норе хотелось спросить дочь, приведет ли их этот разговор к чему-то или он лишь способ убить время. Трусливая часть ее существа хотела сменить тему, поговорить о Дине, об Эрике, но Нора не позволила себе избрать легкий путь. Наконец-то они с Руби вплотную приблизились к тому, что было на самом деле важно.
Она посмотрела в окно.
— Мой отец был алкоголиком. Трезвый он был почти нормальным, но когда напивался — а таким он бывал большую часть времени, — то становился злобным, как зверь. Я научилась хранить это в тайне ото всех. Дети алкоголиков обычно так и делают — хранят тайны. Черт возьми, даже для того, чтобы просто произносить вслух слово «алкоголик», мне потребовалось пятнадцать лет общения с психологом!
Руби невольно приоткрыла рот.
— Ты нам никогда не рассказывала…
— На ферме вроде нашей соседям не слышны женские вопли или плач девочки, и ты быстро начинаешь понимать, что, кричи не кричи, не поможет. Поэтому пытаешься сделаться как можно меньше, как можно незаметнее в надежде, что, если ты съежишься достаточно, он пройдет мимо.
— Он над тобой издевался?
«Издевался»… Как мало выражает это слово!
— Он не сделал со мной самого страшного, что отец может сделать с дочерью, но он меня… сформировал. Я росла, стараясь быть невидимой, вздрагивая от каждого шороха. Пожалуй, я выпрямилась, только уйдя от твоего отца. — Нора подалась вперед, в упор глядя в глаза дочери. — Многие годы я думала, что если не буду говорить об отце, он сам собой уйдет из моей жизни, из моих кошмарных снов. Я надеялась, что смогу его забыть.
Руби прерывисто вздохнула:
— Тебе удалось?
Нора поняла, что дочь проводит параллели. «Я тебя забыла».
— Нет. Скорее наоборот, он получил надо мной еще большую власть, и я превратилась в женщину, которая не может представить себя любимой.
— Потому что родной отец тебя не любил.
— Очень похоже на чувства девочки, брошенной матерью. — Нора не позволила себе отвести взгляд. — А ты когда-нибудь влюблялась… после Дина?
— Я почти пять лет жила с парнем, его звали Макс Блум.
— Ты его любила?
— Хотела любить.
— А он тебя?
Руби встала, подошла к книжному шкафу и стала перебирать старую коллекцию записей.
— Наверное. Во всяком случае, вначале.
— Как вы расстались?
Руби пожала плечами:
— Однажды вечером я вернулась с работы и обнаружила, что он уехал. Из кухни он забрал все, кроме кофеварки. В ванной оставил бритву с остатками щетины и почти пустой пузырек шампуня, зато унес банные полотенца.
Норе очень хотелось посочувствовать дочери, показать, как хорошо она понимает ее боль, но это было бы слишком легким выходом из положения. Сейчас, когда они по-настоящему разговаривали, главным было не ее понимание, а сама Руби. Руби, как и Нора, пыталась убежать от проблем, и порой убегала так далеко и так быстро, что ее не интересовало, что, собственно, она оставляет позади.
— Ты когда-нибудь говорила, что любишь его?
— Почти.
— А-а.
Руби нахмурилась:
— Как понимать это твое «а-а»?
— Макс говорил, что он тебя любит?
— Говорил, но ты не знаешь Макса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96