Душегубка известная.
— Да-а, — уважительно протянул Сила. — Из самой Москвы иду, всяко видел, но чтоб молодуха душегубкой была…
— Из Москвы? А не врешь?
— Людям нашего звания врать не пристало.
— Чего там в Москве? Не слыхал, государь жалованья нам увеличивать не собирался?
— Не слыхал. Знаю, что новую монету чеканить начинают. И указ будет, чтоб старую нигде, а особенно в кабаках, не принимать.
— Ух ты! А не врешь?
— Не вру. Вот такие монеты, — Сила вытащил из кармана завалявшуюся у него серебряную французскую монету.
— Ну-ка покажь.
Озадаченный стрелец подошел к Беспалому, взял у него монету и с недоверием уставился на нее. Он хотел что-то спросить, но не успел — посох обрушился на его голову, в глазах, казалось, сверкнул с десяток молний, а потом навалилась тьма. Второй удар посоха сбил засов. Дверь баньки распахнулась. Сила зашел внутрь.
— Пошли, Варвара, — сказал он.
Ничего не понимающая девушка подняла глаза. Сила увидел, что она связана по рукам и ногам. Пришлось тратить бесценное время и резать ножом путы. Он уже почти закончил, и тут деревню огласил вопль:
— Держите инока!
Беспалый схватил Варвару за руку и вытащил из баньки. Он увидел, что рыжий, уже очухавшийся (видать, голова у него крепка оказалась, так что надо было бить сильнее), каким-то образом освободившийся, стоит на пороге терема, а к баньке бегут люди, подбирая штакетины и топоры. Одного деревенского Сила сбил ударом ноги в живот, второго наградил по хребту посохом. Тут подоспели двое стрельцов, и беглецы оказались прижатыми к забору. А на подходе было еще несколько служивых.
— Все, Варвара, вот и конец веревочке нашей.
Сжав посох. Беспалый приготовился к горячему бою. Может, к последнему своему бою…
Гришке удалось незаметно подобраться к кухоньке на окраине сельца. Руки дрожали, искры не высекались, но все-таки сено задымилось, и вскоре банька полыхала вовсю.
Из своего убежища Гришка видел, как деревенские жители пытаются потушить пожар, как льют воду, разбрасывают и топчут угли. Но банька, где томится Варя, с его позиции не была видна, и о том, что происходит около нее, можно было только догадываться. Он видел лишь, как мелькнула черная фигура инока, идущего в ту сторону. И вот этот истошный вопль:
— Держите инока!
Некоторые селяне и стрельцы, сразу позабыв о пожаре, кинулись куда-то. Потом из-за забора выскочил Сила, державший Варвару за руку, сшиб двоих с ног, но набежавшая толпа прижала его к забору. Гришка хотел было кинуться на помощь, но тут же решил, что ничего сделать не сможет. В лучшем случае бесславно погибнет. У него была мысль получше.
— Эй, брюхатые! — заорал он, выскакивая из-за укрытия.
Трое стрельцов, бежавшие к месту схватки, остановились и недоуменно посмотрели на него. Гришка выхватил из-за пазухи пистоль и, не целясь, выстрелил. Он никогда хорошо не владел этим оружием и преисполнился изумлением, когда увидел, что его пуля сшибла плохо сидящую на стрелецкой голове шапку.
— У, гаденыш! — заорал стрелец.
Гришка бросился в лес, и трое стрельцов, которых он хотел увести с собой, кинулись за ним. Он пробежал по низу оврага, потом начал петлять в лесу, при этом заботясь о том, чтобы не дать стрельцам потерять себя и вместе с тем не попасться им в лапы. Длилось это несколько минут. Гришка задыхался, нога болела, несколько раз он был на грани того, чтобы попасться, но в последний миг, когда казалось, что стрельцы дышат ему в затылок, собрав все силы, он все-таки ускользал. Поняв, что больше не в состоянии играть в эту игру, он сумел-таки оторваться и, схоронившись в кустах, видел, как служивые, ругаясь на чем свет стоит, не солоно хлебавши отправились в сельцо.
А Гришка сел, уронив голову на колени, и заплакал. Он был переполнен ощущением потери. Когда он бежал из починка, то видел, что Беспалого и Варвару плотно окружили стрельцы и деваться им некуда. Он не стеснялся своих слез. Знал, что со смертью Вари свет в этом мире померкнет для него навсегда и бесконечной тоскливой чередой будут тянуться серые дни, стремясь к своему пределу — смерти. А Сила… Только сейчас Гришка понял, как любил его, как дорог был его сердцу этот человек, заполнивший в его душе зияющую пустоту, образовавшуюся после смерти всех родных людей.
Выплакавшись, просидел тупо с час, когда уже не было слез, не было мыслей в пустой голове, а была лишь одна тянущая к земле тяжесть, Гришка поднялся и поплелся в разбойничье логово. Он не смотрел по сторонам, не обращал внимания на окружающее, а в таких местах это наказуемо. В результате он провалился в трясину и ему еле-еле удалось выбраться. Неожиданное купание растормошило его, вернуло ясность ума. Грязный и мокрый, добрался он до логова и, дрожа от холода и нервного напряжения, уселся у костра, на котором привычно готовилась еда для ненасытной разбойничьей братии.
— Чего скукожился, оглоед? — недовольно спросила тетка Матрена, но, увидев, что Гришке на самом деле плохо, подобрела, сунула ему миску с кашей. — На, поешь.
Гришка съежился на бревне у костра и без всякой охоты начал ковырять деревянной ложкой в тарелке. Кусок в горло не лез.
— Опять где-то шастал? — спросил Убивец, проходивший мимо и остановившийся возле Гришки.
Мальчишка ничего не ответил — не было сил. Он сидел у пламени, от которого шло тепло, но тело его сковывал холод. Лед будто проник в каждую частичку его тела, по холодным жилам текла холодная кровь, и все вокруг будто покрылось инеем. С каждой минутой безумная надежда, что Беспалый и Варя выберутся из •этой передряги, придут, становилась все более зыбкой. Куда им выбраться?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103