— спросила Варя. Ее охватил страх, она будто начинала понимать, что в ее хоть и тяжелой, но, казалось, определенной раз и навсегда жизни скоро произойдут какие-то странные перемены.
— Это одному Богу известно. И я ничего для вас сделать не могу, ибо есть ноша, которую человек сам, в одиночку, донести должен, — сказал Агафон.
Как не хотелось Гришке и Варе, чтобы в словах отшельника была правда. Им было так хорошо вместе, и счастья этого ничто не могло поколебать. Может, ошибается колдун? С кем не бывает… Но оба знали, что это не так. Что дед Агафон, когда говорит такие вещи, не ошибается никогда. И что сейчас, в этот момент, он приоткрыл не только занавес над грядущими событиями, но и над самой тайной замысла Божьего.
Тьмой и вечностью повеяло на влюбленных, но день был светлый, ласковое солнце пробивалось через изумрудную зелень листьев, пели в ветвях птицы, как обычно в жаркие дни, воздух кишел стрекозами с переливающимися разными цветами крыльями. Они шли, держась за руки, шептали друг другу ласковые слова, и с каждой минутой на душе становилось легче и тьма отступала. Радость от жизни, друг от друга взяла вверх, и в этот миг Казалось невероятным, что может быть как-то иначе. И не хотелось думать о словах Агафона, который сейчас молится в своей избушке за них и бьет поклоны перед образами.
Они сидели на берегу затерянного в лесах озерца, и Варя болтала в воде ногами. Разговор был поначалу пустой, беззаботный, но постепенно зашел о прошедших временах, а у каждого была оставлена в прошлом своя боль.
— Голод был, — сказала Варя. — Как Годунов царем стал, так вскоре голод и начался. Небось помнишь.
— Рассказывали, — кивнул Гришка, — небо тьмой обратилось, десять недель лили дожди, будто вновь потоп всемирный начался, и не скосить, не сжать. А в конце лета мороз вдарил. Начался невиданный доселе голод. А чего ждать, коль комета тогда хвостатая в небе висела?
— Мои дед с отцом тогда в Москву подались.
— И мой отец тоже. Да там и сгинул.
— В наших краях совсем плохо было, только умереть — и все. Но и в Москве не легче. На рынке четверть ржи за три рубля продавали. А купцы бесстыжие да бояре бессовестные хлеб скупали, чтобы потом втридорога отдавать. Царь Борис и закрома открыл, и деньги народу мешками раздавал — все бесполезно. Отец говорил потом, что люди до крайности дошли — стали траву и сено есть, а уж о лошадях и кошках и говорить нечего — не осталось их вовсе. На постоялых дворах людей убивать стали, а мясо их в пирожках на рынках продавать. Отец рассказывал, как самолично с толпой в клочья рвал тех, кто зерно утаил, а еще видал, как продавца пирожков тех, из человечины, на кол сажали. Домой отец один вернулся. Дед так в Москве и пропал. Тут я на свет появилась, но мать недолго потом прожила. Хоть и протянули мы голодные времена на оставшихся запасах да родня в первопрестольной была, но болеть мать начала. Чахотка ее в могилу и свела. А отец в лихолетье где-то сгинул — то ли за поляков, то ли против воевал, так и не знаю. Одно знаю, что и на меня, и на братишек моих старших ему наплевать было. Вот повели меня, малую, братья по миру. Так выросла в скитаниях.
— Как две капли воды судьбы наши похожи. Страшно. По всем прошлось время то поганое.
— Страшно, коль снова оно придет. Эх, кабы все хорошо, мир да счастье на земле были — но такого быть не может.
— Не может, — кивнул Гришка. Ему вспомнились недавние слова колдуна, и в сердце вновь проснулась тревога…
Вернулась в починок Варвара к вечеру с пустой корзиной, на дне которой лежало несколько ягод. Около терема толпились стрельцы, фыркали лошади, с кухни во дворе валил густой дым. Похоже, губной староста со своим отрядом прибыл.
Тут к Варе подошла Марьяна и осуждающе произнесла:
— Где тебя носит? Староста нагрянул, гулять собрался. И тебя спрашивал. Приведи себя в порядок.
Варвара прошла в избу, умылась, причесалась деревянным гребешком, спрятала волосы под косынку и побежала к терему. На пороге, опираясь на деревянную колонну, в любимой своей позе стоял, скучая и позевывая, рыжий Бориска. Сегодня он приоделся в зеленую рубаху и нравился сам себе. Увидев Варюху, осведомился без всякого интереса:
— Все гуляешь?
— Гуляю, — грубо отозвалась она.
— Ну гуляй, гуляй, — выражение на Борискиной физиономии было как всегда наглое и сальное, он по привычке хлопнул Варвару. Та покраснела больше от злости, чем от смущения, и со всей силы ударила рыжего кулачком. От неожиданного удара Бориска отлетел и чуть не перекинулся через перила. Выругавшись, он прошептал под нос, провожая Варвару злым взором:
— Ничего, скоро сполна за все получишь. Варвара слышала эти слова, что-то в тоне Рыжего ей не понравилось, но всерьез принимать их — много чести будет!
За дверями стоял управляющий. Он погрозил Варваре пальцем.
— Куда запропастилась? Тебя сам Егорий Иванович. видеть желает. Говорит, хочу, чтоб Варвара мне подавала да чарку подносила, а боле видеть никого не желаю. Говорит, шибко хочет тебя за зад ущипнуть… Говорит, такого мягкого зада еще ни у кого не видал, ха!
— А тебе б, Ефим, только бесстыдные слова говорить. Хуже Бориски, право слово.
— Поговори у меня… Живо на кухню — гуся в яблоках подавать будешь, и чтоб на твоих устах улыбка сияла. Ясно? И не боись. Скоро их всех брагой развезет, не до нас им станет.
Варя пошла на кухню, взяла там большой медный поднос с аппетитно пахнущим гусем, обложенным яблоками и местами для красоты утыканным гусиными перьями. Идти и смотреть на пьяного Егория ей не хотелось, а не идти нельзя. Варвара вздохнула, подняла тяжелый поднос и направилась в терем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103