– Влипли, – вздохнул Степан. Где-то в словах капитана была истина. Полгода назад Степана приняли кандидатом в члены КПСС.
Первопроходцы пси-измерений вышли на свет божий. Они прошли в центр комнаты, подталкиваемые в спину. Держиморда-офицер критически оглядел их и впился глазами в потертые фирменные новые джинсы Степана – их специально протирают на заводе, чтобы они выглядели более обтрепанными.
– Оборванцы, – констатировал капитан, – В обносках ходят, а все туда же – великой державой управлять.
– Быдло К стенке их! – подпоручик взял револьвер и направился к нежданным гостям.
Капитан-держиморда улыбнулся и учтиво, как полагается выпускнику пажеского корпуса юнкерского училища – или откуда он там, произнес:
– Закончилась ваша жизнь, господа. Закончилась бесславно и глупо. Впрочем, как все на этом свете.
– Зак-кончилась, – икнул подпоручик и поднял револьвер, – Не здесь, Николай Николаевич, – с укоризной сказал капитан. – Выведем во двор, и…
Он подтолкнул Степана стволом к дверям.
У выхода из комнаты Лаврушин наконец осознал, что пускать в расход их собираются на полном серьезе. Мир этот, может, и был воображаемым, только вот пули в револьверах были настоящими. Поэтому он обернулся и воскликнул:
– Товарищи, – запнулся. – То есть господа. Что же вы делаете? Мы тут случаем.
– Николай Николаевич, нас уже зачислили в товарищи. Как…
Договорить капитан не успел. Степан отбил револьвер и врезал ему в челюсть, вложив в удар все свои девяносто килограммов. Капитан пролетел два шага, наткнулся за подпоручика, еле стоявшего на ногах от спиртного, они оба упали.
– Бежим! – Степан дернул друга за руку. Они сломя голову ринулись вниз по лестнице. Выскочили из парадной на темную, без единого фонаря, освещенную лишь жалким серпом луны улицу.
Вдоль нее шли одно-двух этажные дома с темными окнами. Только в немногих были стекла. И в двух-трех тлели слабые огоньки. Черное небо на горизонте озарялось всполохами огней. Приглушенно звучали далекие орудия. Было прохладно – на дворе ранняя весна или поздняя осень.
Бежать по брусчатке было неудобно. Но страх гнал вперед получше перспективы олимпийской медали. Друзья нырнули в узкий, безжизненный, немощенный переулок.
– Стой! – послышался сзади крик,
В паре десятков метров возникли фигуры в шинелях. В руках они держали чтото длинное, в чем можно было в темноте с определенными усилиями распознать трехлинейки с примкнутыми штыками.
– Стой, тудыть твою так!
Грянул выстрел. Вжик – Лаврушин понял, что это у его уха просвистела пуля. Вторая порвала рукав зеленой тужурки и поцарапала кожу.
Фигуры в шинелях перекрыли переулок впереди.
– Назад, – прикрикнул Степан.
И тут они с ужасом увидели, как еще одна фигура с винтовкой появилась с другого конца переулка. Беглецов взяли в клещи. Они попались какому-то ночному патрулю.
– Сюда! – послышался тонкий детский голос.
Лаврушин рванул на него и увидел, что в заборе не хватает нескольких штакетин.
Друзья ринулись через пролом, пробежали через дворик, полный поленьев, перемахнули еще через один забор. Потом оставили позади себя колодец – Лаврушин по привычке заправского растяпы наткнулся на ведро – шум был страшный.
Вскоре они выбежали на другую улочку, Лаврушин рассмотрел фигуру их спасителя – это был мальчонка лет десяти.
Через развалины кирпичного дома, скорее всего, развороченного при артобстреле, все трое пробрались в какой-то двор. Лаврушин перевел дух. Кажется, от погони они ушли.
– Я спрячу вас, – сказал мальчишка. – За мной.

* * *

Друзья сидели в тесной, освещенной керосиновой лампой комнатенке. Обстановка была бедная – грубый стол, скамьи, застеленная одеялами и подушками кровать, занавешенный тонкой ситцевой занавеской угол.
Встретила их хозяйка – дородная, приятная женщина. Она приняла их без звука, когда мальчишка сообщил, что эти люди от беляков бежали.
При тусклом свете керосиновой лампы можно было получше рассмотреть спасителя. На мальчонке был пиджак с чужого плеча, больше годящийся ему как пальто. Глаза живые, смышленые, в лице что-то неестественноеслишком открытое, симпатичное. Фотогеничное. С другой стороны – так и положено в кино.
– Откуда, люди добрые, путь держите? – спросила хозяйка, присаживаясь за столом рядом с гостями.
– Из Москвы.
– Ой, из самой Москвы, – всплеснула умиленно женщина руками. И строго осведомилась: – Как там живет трудовой люд?
– Более-менее, – пожал плечами Степан, но вспомнил, где находится, и поспешно добавил: – Война. Разруха. Эсеры разные. Империалисты душат.
– Война, – горестно покачала головой женщина. – Она, проклятая… Не взыщите, мне к соседке надо, – заговорщически прошептала она.
«Какая-нибудь связная по сценарию», – решил Лаврушин.
Дверь за ней захлопнулось Тут настало золотое время для мальчишки. Он начал морочить гостей распросами:
– Дядь, а дядь, а вы большевики или коммунисты?
– Большевики.
– А в Москве где работали?
– Мы с этой, как ее, черти дери, – Лаврушин пытался что-то соврать. – С трехгорки.
– И Ленина видели?
– Видели, – кивнул Степан, – По телевизору.
– Степ, ты сдурел?
– А, то есть, – растерявшийся окончательно Степан едва не брякнул «в мавзолее», но вовремя прикусил язык. – На митинге.
В дверь постучали замысловатым узорным стуком – наверняка условным. Мальчишка побежал открывать. В коридоре послышались шорохи, приглушенная беседа. Лаврушин различал голоса – мужской и детский: «Кто такие?», «Трехгорка… от солдат бежали», «Ленина видели», «большевики».
В комнате возник невысокий, в кожаной куртке и рабочей кепке мужчина с проницательным взором и картинно открытым лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8