У него была своя семья, у нее своя. У нее своя бакалея, у него своя коммерция. Все, что их еще недавно сближало, выпорхнуло, как бабочка, в открытую дверь, за которой простирались их разные жизненные дороги… У каждого своя дорога. Своя ли? Жизнь, которая ждала их за дверью, стала для них чужой за этот месяц – за эти века и тысячелетия. Все, что они здесь обрели, все, что дала им вечность – пусть небольшая, пусть бабочкина, но все-таки вечность, – теперь было безвозвратно утрачено. Профессор не допишет своей монографии о жизни бабочек в условиях закрытых помещений, Старуха вернется к своей старости, а Парикмахерша – в дамский зал, отделенный, отгороженный от мужского. Стихи, переписанные Студенткой, будут напрасно взывать о любви, и стопка пеленок не дождется своего хозяина… Бакалейщица это поняла и отодвинулась от Коммерсанта.Все стали друг другу чужими, словно они не прожили вечность под одной крышей, и близок им был только тот, ушедший, создавший и разрушивший их маленький бабочкин мир. Он был им близок, хотя он-то ушел особенно далеко – так далеко, что не хватит и вечности, чтобы вернуться.Студентка встала.– Хватит с меня вашей энтомологии! Он там сейчас умирает, чтобы мы могли еще немножко поползать, попорхать!Она отбросила свой аккуратный конспект – почему-то не в сторону Профессора, имевшего прямое отношение к энтомологии, а в сторону Коммерсанта, который никакого отношения к этой науке не имел.– Счастливо оставаться. Приятной вам вечности. Я не хочу, чтоб за меня умирали другие.– Как будто только за вас, – сказала Парикмахерша, а Коммерсант выразил эту мысль более четко и доказательно:– Человек умирает за коллектив. Это нормально. Ненормально, когда коллектив гибнет ради одного человека.Старуха чуть не бросилась на него с кулаками:– Он считает это нормальным! За него умирает человек, а он считает это нормальным!– Не за меня, – терпеливо объяснил Коммерсант. – Он умирает за коллектив, а каждый из нас – всего лишь частичка коллектива.– Я не частичка, – сказала Студентка. – я человек. И я имею право умереть сама за себя, как положено человеку.Парикмахерша возразила:– Что значит – за себя? Ведь не вы же…– Именно я. Мне стыдно, что я не сказала об этом раньше, но это я, я утопила этого боша.Она была похожа на Старуху в молодости: такая же непреклонность, такая же решимость идти до конца, не думая о последствиях. А Старуха давно уже привыкла думать о последствиях, и в данном случае она их ясно себе представляла. И когда Студентка поднялась, чтоб уйти, Старухе показалось, что это уходит ее молодость, уходит, чтобы больше не возвращаться.– Этого не может быть, – сказала Парикмахерша. – Я видела, как вы плескались в воде – осторожно, чтобы не замочить прическу.– И тем не менее я это сделала. Профессор покачал головой:– Не думаю, чтоб вы были способны убить человека.– Вы меня плохо знаете.Профессор улыбнулся. Как он может плохо ее знать, если она прослушала у него курс лекций? Манера слушать у каждого своя, поэтому, если хочешь человека узнать, посади его слушать лекцию.Заговорил Коммерсант, пытаясь внести здравый смысл в эту эмоциональную неразбериху.– Вероятно, у вас был повод его утопить? Он, наверно, вас оскорбил, унизил ваше достоинство?Он, как преподаватель на экзамене, подсказывал ей ответы. Несмотря на ее враждебность, он все-таки хотел ей помочь.Студентка подтвердила, что офицер унизил ее достоинство. Нет, лично ей он ничего не сделал, он даже ее не заметил. И все же он унизил ее достоинство.Здравый смысл исчез, опять началась какая-то путаница. Как можно унизить достоинство девушки, не видя ее и не подозревая о ее существовании? Профессор сказал, что сам факт оккупации унижает достоинство каждого человека. Но, конечно, не до такой степени…– Так вы из политических соображений? – догадалась Парикмахерша. Она была далека от этих соображений, да и вообще от оккупационных властей: все они стриглись не у нее, а в соседнем зале.– Как бы ни было, я одна буду за это отвечать. – Студентка шагнула к выходу, но Старуха оказалась там раньше.– Это не вы утопили офицера.– Откуда вам это известно?Старуха улыбнулась своей возвращенной молодости:– Мне известно. Потому что его утопила я.– Вы? Пожалуйста, не смешите! С вашим ревматизмом, радикулитом, с вашими спазмами… – Бакалейщица перечисляла болезни, на которые Старуха жаловалась не раз, и каждая была весомым аргументом и наповал сражала болящую, как сражают только болезни.– Ну и что, что радикулит? – отбивалась Старуха. – Стоит мне собраться с силами…– В вашем возрасте это не так просто.Он был молод, Коммерсант, и не выбирал выражений, говоря о чужом возрасте. Но Старуха больше не стеснялась своего возраста: ее возраст давал ей право выйти первой, удержать эту молодость, отдав вместо нее свою старость. Отдать старость взамен молодости – это значит снова стать молодой… Студентка обняла Старуху за плечи:– Ну, пожалуйста… Они вам все равно не поверят. А мне поверят, я скажу, что он меня оскорбил, унизил мое достоинство…Как будто Старуха этого не может сказать. Как будто у нее нет достоинства, которое можно унизить.– Женщины! – воскликнул Профессор. – Почему вы берете на себя неженские дела? Разве там не было мужчин? Разве некому было утопить офицера?– Кого вы имеете в виду? – сухо спросил Коммерсант.Возникло молчание, которое сначала было неловким и беспомощным, но потом, крепчая, становилось все более выразительным, уверенным и могучим. И, нарушая это торжественное молчание, Профессор сказал:– Я имею в виду себя.В минуту опасности медляк-вещатель становится на голову и начинает вещать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9