Роль у него была небольшая. Он просто ходил по белу свету, ограниченному объективом камеры, и всем предлагал понюхать флакон духов, на котором было крупно написано: «ЛАНДЫШ». При этом он говорил какую-нибудь фразу, и даже зачастую не договаривал ее до конца, потому что тут же появлялся наплыв или наезд – словом, то, что бывает в кино, когда нужно убрать человека с экрана.
Он появлялся на площадке в момент, когда атмосфера становилась особенно тягостной, и предлагал понюхать свой флакон. При этом он говорил:
– Его Цветочество, которое я имею честь представлять…
И сразу вокруг налаживалось дыхание.
Сам Посланник, несмотря на свою успокоительную роль, не был благополучным человеком. В молодости от него ушла жена, оставив ему дочку. А когда дочка выросла, от нее ушел муж, оставив ей дочку, а ему внучку. И так они остались втроем, вспоминая этих двоих ушедших, которых продолжали любить и даже ждать, втайне, конечно, друг от друга. А внучка росла, и Посланник Цветка Ландыша начинал опасаться, что вскоре им придется ждать троих.
В фильме «Дюймовочка» у него была первая роль, в которой он мог по-настоящему себя раскрыть, потому что во всех других ролях он должен был себя закрывать, играя злодеев и преступников. Он играл отцов, бросивших своих дочерей, и дедушек, знать не хотевших своих внучек. Так уж получилось, что в своей актерской судьбе он стал жертвой популярного приема контраста, при котором на роли злодеев подбираются актеры, внешне беззлобные. Конфликт между внешностью и сущностью человека был подчас единственным в фильме конфликтом, и режиссеры охотно заменяли им все остальные, во избежание конфликта со студией.
В фильме «Дюймовочка» Посланник мог быть самим собой, чего ему не позволяли другие фильмы. Когда Дюймовочка горевала, что ее отдают за Крота Фердинанда, он подходил к ней и говорил о Его Цветочестве, которое он имеет честь представлять. И Дюймовочка, понюхав флакон, восклицала:
– Ах, какой запах! Это запах ландыша. А жасмина у вас нет?
– Я не имею чести представлять Его Цветочество Жасмин, – говорил Посланник, – но я попробую.
И его ландышевый флакон начинал пахнуть жасмином.
– Ах, какой запах! – восклицала Дюймовочка. – А сирени у вас нет?
– Я попробую, – говорил Посланник, и его ландышевый флакон начинал пахнуть сиренью.
Купер слушал эту чужую жизнь, переплетавшуюся со сказочной ролью, хорошо знакомой ему по сценарию, и чувствовал себя участником этой жизни, так же, как и той, другой жизни, в которой мальчик ждал девочку, а девочка ждала студента… Подумать только, как много жизней дается человеку, если он захочет их прожить! Среди них своя собственная жизнь далеко не самая интересная…
И тут ему показалось, что Посланник ему подмигнул. Без всякого повода вдруг прищурил один глаз и снова открыл, как ни в чем не бывало. И при этом лицо его покрылось мелкими морщинками-щелочками, часть из которых улыбалась, другая сочувствовала, третья подсматривала, что там, в этом беспокойном мире, произошло, а одна щелочка, приоткрывшись шире других, сказала:
– Его Цветочество, которое я имею честь представлять…
И Купер внезапно почувствовал запах ландыша.
Все вокруг изменилось. Скатерти наполнились ветром и превратились в тугие, стремительные паруса. Пол, как палуба, заходил под ногами. И тут же, у самого порога, открылось море, то самое море, до которого нужно было два часа трястись в автобусе, засверкало, заголубело у самых стен, у самых бортов. И администратор на площадке крикнул в мегафон: «Поднять якорь!»
И ветер ударил в паруса, и солнце смешалось с солеными брызгами, хотя по времени был уже вечер…
Официант с подносом полез на мачту, которая еще недавно была просто колонной, он ловко взбирался, держа на отлете поднос, на котором покачивалась бутылка шампанского. Пробка вылетела, все заволокло пеной, и оттуда, из пены, слышался голос администратора на площадке: «Спокойно! Без паники! Полный вперед!»
Солнце прорвалось сквозь дождь (оказывается, шел дождь).
Купер вошел в чистейшие воды и поплыл, радуясь тому, что так мало людей просеялось к морю сквозь дождь. Был уже вечер, лучшая летняя пора, вечер после дождя с неуверенным солнцем, которое сомневается: выходить ему или уже заходить? Оно светит по-утреннему, потому что только что вышло, но есть в нем вечерняя грусть, вечерняя задумчивость…
А дождь сошел. Он, поверженный, лежит на земле и медленно уходит в нее – сам себя хоронит. Перед кем он отступил? Перед этим солнцем, которое и сейчас робеет, не зная, каким ему быть: вечерним или утренним? Нет, не отступил. Просто ему идти надоело. От победы устаешь не меньше, чем от поражения. Побеждаешь, побеждаешь, ну куда тебе еще побеждать?
Море исчезло. Купер сидел один за столиком. Официант с подносом стоял у колонны и спрашивал, кто заказывал шампанское. Скатерти покорно лежали на столах, пугливо вздрагивая от прикосновения ветра. Как будто ничего не было – ни моря, ни соленых брызг, ни шаткой палубы под ногами.
– Кто заказывал шампанское? – скучным голосом спрашивал официант.
Федор Иванович чувствовал себя этим официантом и одновременно Посланником, который внезапно куда-то исчез, он чувствовал себя и Старухиным, который навел на него свою камеру, снимая рабочий момент, поскольку у писателя всюду рабочий момент, даже в ресторане. Он видел так ясно прошедшие времена, не только свои, но далекие и чужие, как будто сам жил тогда…
Что ж, материя не исчезает и не возникает из ничего, значит, он всегда существовал, как материя. И, может быть, там, в далеких и чужих временах, он был дождем, травой, испуганной птицей… Давным-давно забытой радостью и болью этой земли… Он был свидетелем вечного существования материи, которая не исчезает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24