– Я не понимаю твоего упрямства, – недоуменно сказала Розали. – Ты не играешь роль, ты живешь своей собственной жизнью.
– – Я уже жила несколькими жизнями, а мне всегда хотелось лишь одной. – Она устало провела рукой по лбу. – О, какой старой, какой умудренной жизнью я чувствую себя рядом с семнадцати-восемнадцатилетними девочками. Они ничего не знают об этом мире, но зато им известно свое место в нем. Они уже знают, кто они, и точно знают, что им полагается делать. Им известны все правила… Я им завидую.
– Я не думаю, что ты можешь применить к себе общепринятые стандарты.
– Но все остальные будут оценивать меня именно по этим общепринятым стандартам. Неужели ты не понимаешь?
Все это не правильно – не правильно делать вид, будто я принадлежу к вашему кругу, не правильно, что я пробираюсь через черный ход и занимаю место рядом с кем-то, кому принадлежит все это по праву рождения. Неужели нельзя найти подходящее занятие для меня? Где-нибудь в безопасном, тихом месте, где никто не будет обращать на меня внимание.
– Там ты не будешь счастливее, – не сдавалась Розали. – Но если то, что ты говоришь, правда и у тебя действительно нет своего места, значит, ты вполне можешь реализовать то, что я тебе предлагаю – ты подходишь для того, чтобы выйти замуж за барона, равно как и за пекаря.
– Нет ли здесь небольшого преувеличения?
– Ты не обычный человек. У тебя свои правила, свой образ мыслей и чувств. Ты гораздо лучше тех девочек, которым завидуешь, гораздо более интересна и достойна любви, чем они. Ты… – Розали замолчала и беспомощно посмотрела на нее. – Ты Мирей Жермен.., в тебе много всего… В Тебе есть все, и тут ничего не поделаешь.
Мира долго молчала, вновь и вновь обдумывая сказанное. С врожденной практичностью, выработанной многими поколениями француженок, она начала осознавать всю бесполезность сожалений о том, чему не суждено произойти.
Она это она, и, как заметила Розали, ничего нельзя изменить. Не лучше ли извлекать пользу из сложившейся ситуации? И есть ли другой, реальный выход?
– Да, это так, – сказала она с усталой улыбкой, – я Мирей Жермен… Бывает и хуже, правда?
* * *
– Ты следуешь требованию Джулианы, – сказал Алек, поднимая голову от письменного стола.
Поправляя галстук, Карр вошел в кабинет Алека. Обстановка кабинета была по-спартански простой, выдержанной со спокойной симметрией, свойственной египетскому стилю. Широкий стол красного дерева стоял между двумя окнами. Алек проводил здесь много часов за работой как над своими архитектурными проектами, так и над финансовыми документами семьи. Он принял на себя эти обязанности в восемнадцать лет и полностью контролировал все вопросы, касавшиеся поместий Фолкнеров и их собственности.
– Она твоя мать, – резонно заметил Карр, склоняясь над столом Алека и заискивающе улыбаясь. – Она хочет видеть тебя… Когда ты приезжал последний раз? Три месяца назад?
– Два.
– Когда бы это ни было, она недовольна. Она сказала, что ты выглядишь бледным и худым…
– Когда ты перестанешь служить посыльным моей матери за карманные деньги? – разозлился Алек. – Неужели нельзя найти ничего лучше, чем…
– Подумай как следует. Тебе надо поправить здоровье, набрать прежний вес и вернуть нормальный цвет лица.
– Когда я захочу, чтобы мне поставили диагноз, я позову врача.
Алек знал, что выглядел нездоровым во время последней поездки в имение Фолкнеров. Несколько недель беспрерывной пьянки не могли пройти бесследно. После тяжелого разговора с Мирой во время катания на санях он исчез из Лондона на целый месяц, стараясь утопить в вине воспоминания и тоску о ней. Он проводил ночи за игорным столом в Бруксе, отправляясь спать с первыми лучами утреннего солнца и вставая поздно днем. Но как бы он ни уставал, в снах его преследовали видения, которые он старался прогнать. Его лицо приобрело нездоровую бледность, под глазами появились темные круги, взгляд стал мрачным, а губы плотно сжатыми.
Но когда зима закончилась и пришла весна, очнувшись, он оглядел себя и остался недоволен. Он не Байрон, чтобы вздыхать и тосковать по женщине, которая безразлична к нему.
Он никогда не впадал в продолжительную меланхолию, он не был лениво-безразличным денди и в конце концов вернулся к присущему ему образу жизни, снова стал самим собой. Он перестал много пить, снова стал совершать прогулки верхом, общаться с более приличной публикой, чем его приятели по карточной игре и денди в Бруксе. Теперь он приходил в клуб только для того, чтобы поужинать. Он снова окреп, его здоровье поправилось, и внешняя перемена была очень заметна. Если бы только можно было так же легко изменить свой внутренний мир, как он изменил свою внешность. Алек не мог обманывать себя, притворяясь, что другая женщина может заменить Миру.
– Можешь сказать матери, что в конце недели я приеду в поместье навестить ее.
– Она будет очень довольна, – сказал Карр, усмехнувшись.
– Что-то еще? – спросил Алек, чистым пером чертя на своей руке невидимый рисунок.
Улыбка Карра изменилась, стала более напряженной и настороженной.
– Да. Я хотел задать тебе один вопрос. Я недавно разговаривал с Жюлем Йеттом, ты его знаешь – такой высокий, он всегда ходил с Холтом…
– Я помню.
– Я спрашивал всех подряд. Ничего интересного, но кое-чем я заинтересовался. Я разговаривал с Йеттом о Холте. Понимаешь, воспоминания прошлых дней.., и Йетт рассказал кое-что, чего я не знал раньше.
Взгляд серебристых глаз Алека стал пронзительным.
– Что он сказал?
– До того как его убили, Холт был у одной молодой женщины по имени Лейла, которая много значила для него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108