– Господи! – прохрипел он с мольбой, сливая в это единое слово все свои страхи, изумление, отчаяние.Он вновь ощупал себя в поисках шрамов и вновь был потрясен, ощутив под пальцами нетронутую, гладкую кожу. Многие годы рубцы от кнута и следы ожогов были неотъемлемой его частью. Он всегда смотрел на них, когда хотел напомнить себе об изуверской жестокости, на которую способны люди. Как могли исчезнуть такие глубокие отметины, видимые свидетельства страшного опыта, круто изменившего его жизнь? Они испарились без следа, и с их исчезновением он словно утратил собственную личность.Тяжко вздохнув, Николай, как куль, повалился на ближайший стул. Никогда не чувствовал он так свое одиночество. Он оказался отъединенным от всего, что знал, и не было никакого способа вернуться в единственно знакомую ему жизнь.Николай не был даже уверен, что хочет этого. В той жизни у него не осталось ничего и никого. Он сознательно уничтожил все шансы на сердечные отношения с Эммой Стоукхерст. Зачем же было ему возвращаться? К чему?Рассудок вернулся к нему с внезапной остротой. Было бы трагической ошибкой лечь в постель с Емелией. Не станет он рисковать ее возможной беременностью. И пальцем ее не тронет. Род Ангеловских умрет вместе с ним, и мир от этого станет только чище и лучше. Его пронзила мысль об Эмме Стоукхерст, ожидающей его там, в будущем, о том, что никогда он не женится на ней, не будет обладать ею… Однако он заставил себя не сосредоточиваться на тянущей ледяной тоске в груди.Заметив кувшин с вином, Николай подумал, не напиться ли ему. Но это ничего не меняло. В лучшем случае дало бы краткую отсрочку, после которой он вновь оказался бы перед той же проблемой: что ему дальше делать?Догадался ли Сударев, что Николай не осуществил свои брачные права, заподозрил ли что-то неладное или нет, но наутро он ничего по этому поводу не сказал. Худощавое лицо дворецкого было бесстрастным, хотя темно-карие глаза смотрели на растерзанный вид Николая пристально и оценивающе.– Доброе утро, ваша светлость, – произнес он. – Я взял на себя смелость приготовить для вас баню. На случай, если вам сегодня захочется попариться…Николай кивнул и последовал за дворецким в баню, пристроенную к особняку.– Вы два дня не меняли платья, – бубнил Сударев, подбирая одежду, которую сбрасывал с себя Николай. – Вся дворня обрадуется, что вы решили помыться.Эти слова напомнили Николаю о строгих русских требованиях к чистоте. Даже самые нищие крестьяне регулярно мылись. Это было одной из тех сторон жизни, в которой русские обогнали своих западных соседей, особенно в тот исторический период. Англичане даже побаивались тогда часто мыться, считая, что это делает их более подверженными болезням.Деревянная банька была чисто выскоблена и просторна. Высоко вверху находилось узкое оконце. Удобный предбанник с большим очагом был обставлен мебелью, обитой узорчатым штофом. Дверь между баней и предбанником была закрыта, чтобы не выпустить пар. Он оседал капельками на стенах и стекле оконца и светлыми струйками стекал вниз.Николай облегченно вздохнул и опустился по грудь в большую деревянную лохань, наполненную водой с пахучими травами. Тепло постепенно расходилось по его телу, расслабляя напряженные мышцы, успокаивая ноющую боль в сердце. Он закрыл глаза и откинул голову на край лохани.– Оставить вас одного, князь-батюшка? – осведомился Федька.– Оставь, – не открывая глаз, отозвался Николай.– Я вернусь с бритвой, когда щетина ваша распарится и станет помягче.Какое-то время в бане стояла тишина. Слышались только стук падающих с оконца капель и плеск воды в лохани, когда Николай двигал рукой или ногой. Клубы пара поднимались над камнями обложенной изразцами печки.Николай дремотно нежился, мысли его плыли, неясно колыхаясь в полусне, как вдруг он услышал скрип половиц. Кто-то приближался к лохани.– Это ты, Федька? – лениво проговорил он.– Нет, – послышался тихий женский голос.Николай открыл глаза. Сквозь горячий туман он увидел выступившую из облаков пара Емелию. На ней было простое голубое крестьянское платье. Глаза покраснели от слез, но рот был крепко сжат, а подбородок – упрямо выдвинут вперед. Он сел в воде и настороженно уставился на нее, не зная, пришла ли она с миром или разразится упреками. Бог свидетель, у нее были для этого все основания.Чуть дрогнувшим голосом она пояснила:– Я спросила у Сударева, где вы. Я… я должна с вами поговорить. Прямо сейчас. Попросить…– Попросить? О чем? – пробормотал Николай, пораженный неземным видением. Ее хрупкая фигура словно плыла в облаках пара. Выбившиеся на висках волосы от влаги завивались в колечки, окружая худенькое личико с огромными синими глазами рыжим нимбом.– Вы жалеете, что выбрали меня, – спешила высказаться хмурая Емелия. – Я, может быть, недостаточно красива или кажусь немного странной, но обещаю, что стану хорошей женой! Я сумею научиться и стать такой, как западные женщины.– Емелия, – прервал он ее, – подойди сюда.Она помедлила в нерешительности, потом шагнула вперед и уперлась бедром в край лохани. Николай потянулся к ней и, сжав мокрой ладонью ее тонкие пальцы, заставил себя встретиться с ней взглядом.– Я… Мне очень жаль, что прошлой ночью все так получилось. Я говорю о том, как отослал тебя прочь. – Он давился словами. Извинения никогда не давались ему легко. – Ты все делала, как надо, – с усилием добавил он.Она с сомнением смотрела на него. Пальцы их сплелись.– Надеюсь, что это правда, но…– Ты была там единственной, кого я хотел. Если бы вчера у Чоглокова не было бы тебя, я вообще никого бы не выбрал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108