Трубка его раскурилась, он отвел глаза от русского и сказал строго сестре:
— Трещишь, как сорока. Помни, из какого ты рода. И кто твой брат.
Громовая Стрела потрогал висевшее на его голой груди ожерелье из волчьих клыков и орлиное перо на голове. Затем снова перевел взгляд на русского.
— Я хотел убить тебя, касяк, — глухо сказал он Андрей начал медленно подниматься с дерева, не отводя глаз от индейца. Но Айвика вскочила прежде его, выдернула из губ брата горящую трубку и поднесла к губам русского. Андрей отвел рукой трубку и вопросительно посмотрел на вождя.
— Не хочешь курить, потому что ее касались мои губы? — тихо спросил индеец и выставил подбородок.
Андрей улыбнулся, взял трубку из рук девушки и сунул в рот. Сделав несколько затяжек, он выбил из трубки кепик-кепик, набил ее прошкой, раскурил и протянул Громовой Стреле. Индеец сделал глубокую затяжку и, глядя в землю, сказал в раздумье:
— Для удара томагавком или копьем нужна злоба. А ее сейчас нет у меня Клянусь сердцем Волка, я не знаю, почему ее нет, — с недоумением закончил он и, снова затянувшись, с удовольствием сплюнул под ноги касяка.
Айвика вдруг засмеялась, но брат недовольно остановил ее. Они собрали содранные шкурки и пошли к озеру прополоскать их в воде. Андрей грустно почему-то вздохнул и пошел к своей палатке.
Через щели ее неплотно сдвинутых полотнищ ложились на землю солнечные пятна. Кончилась белая ночь с ее ранящими, язвящими душу воспоминаниями, а печаль по-прежнему не уходила из души. Он измученно кинулся на нарту, заменявшую кровать, и вдруг вспомнил:
— А там сейчас тоже белые ночи…
СОБСТВЕННОЙ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА РУКОЙ
Там белая ночь только начиналась. Но она уже мучила тревогой и страхом человека, ходившего по огромному, как плац-парад, кабинету. Он после выстрела в Летнем саду ненавидел ночи, ему мерещились неотвратимые опасности, крадущиеся к нему в ночном мраке и тиши, и он в страхе и тревоге ждал наступления дня. Сейчас, правда, в Петербурге белые ночи, но все же ночи, проклятые ночи!
Он подошел к окну. За окном бледно голубело, а в кабинете горели многорожковые канделябры. Желтый их свет грубо гасил сочившуюся из-за штор бледную голубизну. Так и должно быть! Пусть не обманывает этот неверный предательский свет! Сейчас ночь с ее подкрадывающейся неведомой угрозой.
Прежде его кабинет выходил окнами на Неву, на Петропавловскую крепость. Вид ее низких гранитных бастионов успокаивал, вселял уверенность. Там, за стеной Алексеевского равелина, стоит «секретный дом». Дед Павел построил его как собственную «цареву тюрьму». Дед умно сделал! «Секретный дом» не пустует. В его каменных мешках сидели декабристы петрашевцы, писатель Достоевский, опаснейший из опасных Чернышевский, сидел в прошлом году студент Каракозов, стрелявший в него в Летнем саду, откуда отправился на виселицу.
После выстрела Каракозова он и во дворце не чувствовал себя в безопасности. Могут бросить с набережной бомбу в дворцовые окна. Это теперь у революционеров модно. Пример показали французы, Фиески и Орсини, бросившие «адские машины» в короля Луи Филиппа и в императора Наполеона III. А русские падки на все французское, начиная с дамских мод и кончая «адскими машинами», губительными идеями анархического безначалия и революционных мятежей. Кабинет был перенесен в другую комнату, низкую, сводчатую, с подслеповатыми окнами, похожую на тюрьму или казарму. Но окно ее выходило на внутренний дворцовый дворик.
Он чуть откинул штору и заглянул в щель. На гранитных плитах дворика стояли парные часовые Ветерок колыхал султаны на высоких киверах гвардейцев-преображенцев. Они стоят и по всему дворцу, по всем комнатам, залам, переходам и лестницам. Целый гвардейский полк! И все же на душе смутно и беспокойно.
Трусливый, подозрительный и мелочный, как все Романовы, он не верил никому, даже своим генералам и министрам. Он редко решал важные дела на министерских докладах, он подозревал, что министры хотят склонить его к какому-то неверному, опасному решению, он и здесь видел западню. Важные дела он решал наедине, в тишине ночного кабинета, в часы тревожной бессонницы.
Он покосился на письменный стол. Посередине его лежала сафьяновая папка с оттиснутыми золотом на переплете двуглавым орлом и надписью: «К докладу Его Императорскому Величеству».
Он отошел от окна к столу. Все равно не заснуть!
В папке лежал договор об уступке Россией американских колоний Соединенным Штатам Америки. Договор, подписанный русскими министрами и американским послом в Петербурге, требовал только его высочайшей ратификации.
Да, это затянувшееся дело надо, наконец, решить! Министр иностранных дел докладывал, что американский посол Клейн торопит ратификацию. Янки давно тянуг руки к Аляске. Еще восемь лет назад, в 1859 году, Америка предлагала купить Аляску. Давали янки в то время пять миллионов долларов. Цена хорошая, если вспомнить, что казна была тогда пуста, а империя ослабела после неудачной Крымской войны. Но не улеглось еще возмущение России позорной войной, сдачей Севастополя, и продавать русские владения значило признаться в бессилии верховной императорской власти.
Откинувшись на спинку кресла, он задумался.
Спустить русский флаг на американском континенте? А не докажет ли это снова бессилие русского царя, торгующего своей империей? Но какая слава лично для него в этих американских колониях? Разве он завоевал Аляску, как завоевал его отец ханства Ериванское, Нахичеванское и пашалык Ахалцыхский? Аляску завоевали, смешно сказать, какие-то «гулящие люди», беглые крестьяне, отбывшие наказание каторжники, дезертиры солдаты и матросы, ремесленники, мастеровые, мещане, мелкие купцы, словом, сброд!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100