– Ах, да что же мы стоим, я и не попрошу садиться, – растерянно начала она, не глядя ему в глаза. – Ах, да! И не познакомила вас.Она представила Бежецкого Лососининой.– Моя старинная подруга, – рекомендовала она ее ему.– Очень рад познакомиться, – с чувством пожал он руку Наталье Петровне.– Вот, Надежда Александровна, – затараторила Дудкина, – все ваши поручения аккуратно исполнила, дорогой гость уже здесь, а та барыня, за которой вы посылали, сама меня принимала в гостиной. Я вхожу в бархатной-то шубке совсем барыней, все лакеи на меня смотрят и рассыпаются, потому что вид у меня уважения достойный. Кто калоши снимает, кто платок, кто шубку, так все и бросились. Думают, первое лицо в городе приехало, а я это так неглиже, гордо вхожу, вижу, что они на меня смотрят, сбросила шубку и послала доложить. Попросили меня сейчас же в гостиную.Анфиса Львовна вздохнула.– И вспомнила я, какая у меня была гостиная. Она сама ко мне вышла и, прочитавши письмо, велела вам передать, что сейчас сама у вас будет.– Как, сама ко мне приедет? – вскочила с места Крюковская.– Да, так и сказала, просила только, чтобы никого у вас не было…– Наташа, голубушка, извини, пройди в столовую… Нам нужно переговорить… Анфиса Львовна, дайте, пожалуйста, Наташе кофе…– Сейчас, извольте с удовольствием и сама, кстати, напьюсь, очень я люблю кофе.Дудкина с Лососининой удалились.Бежецкий и Крюковская остались вдвоем. XV. Неисправимый – Скажите, что все это значит? – сдержанно-холодно начал он. – Я очень удивлен, после того, что произошло вчера, нашему свиданью, Надежда Александровна, и вашей мнимой болезни.В голосе его прозвучала насмешка.– Нам теперь некогда, Владимир Николаевич, – порывисто отвечала она, – долго разговаривать и рассуждать. После поговорим. Теперь я должна вам скорее объяснить, что сейчас сюда приедет мадам Дюшар.Владимир Николаевич даже вскочил с места.– Это не должно вас застать врасплох: приготовьтесь и скажите, что мне надо говорить… – продолжала она.– Мадам Дюшар? У вас? Что все это значит? Я, я здесь при ней, зачем?.. – уставился он на нее.Она смутилась.– Я, я… Да что долго говорить… Я так не могу… Я не помню сама, что вчера делала. Надо все исправить.– Не поздно ли спохватились, Надежда Александровна? – с горечью спросил он.– Нет, не поздно! Все можно исправить при поддержке мадам Дюшар, и я все исправлю. Не ожидала я, что она ко мне поедет, и это добрый знак. Значит, можно будет надеяться все переменить.– Да что переменить-то? Оскорбив человека, надругавшись вдоволь над его самолюбием – и справлять. Странно что-то! – горько улыбнулся он.– Нет, не странно. Вы сами во всем прошлом виноваты, зачем мало делом занимались, за что меня оскорбили? – пылко заметила она.– Ну, об этом не будем говорить, – перебил он ее. – Почему и зачем? Случилось так, и не я виноват, и теперь не вернешь. Вы позвали меня затем, чтобы упрекать, не так ли? – снова с горечью добавил он.– Не упрекать я вас позвала, а поправить беду – вспыхнула она.– Сами же напортили, да поправлять. Не верю я вам. Вы мне главное зло нанесли.Слезы брызнули у нее из глаз.– Не, не сердитесь на меня… Я виновата… Простите мне… Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!Она зарыдала.Он стоял посреди комнаты, смотрел на нее и молчал.– Прости меня, – продолжала она, прерывая слова рыданиями, – если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты был для меня… Я точно в угаре ходила… Месть… тоже упоение и опьянение… точно не я все это делала… Не помню ничего. Я больна, нравственно больна… Пожалей хоть меня… Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела… В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.Она упала ничком на диван, на котором сидела, и зарыдала еще сильнее.– Прости меня, если я, не помня себя, тебе вредила… Пожалей, пожалей меня…– Опомнитесь, Надежда Александровна, – заговорил он, наконец, строгим тоном, подойдя к ней, – не делайте еще большего скандала. Сейчас к вам приедет Нина Николаевна, а вы на что похожи…Она опомнилась.– Ах да! Я и забыла.Она вскочила с дивана, хотела подойти к зеркалу, но зашаталась и не подхвати ее Бежецкий – упала бы на пол. Он бережно положил ее снова на диван.Она была без чувств.– Надя! Надя! Опомнись! Что с тобой, Надя! Боже мой, никогда с ней этого не бывало!Он приподнимал ее с дивана, тряс за плечи, но она не приходила в себя.– Опомнись, милая, поцелуй меня.Он целовал ее в закрытые губы.Ах, я проклятый!..– Прости мне… Забудь… Забудь… – прошептала она, приходя в чувство.– Я не сержусь на тебя… – поцеловал он ее. – Успокойся только, ради Бога. Я виноват тоже, сам виноват.Он сел с ней рядом.Она бросилась к нему на шею и снова зарыдала.– Я люблю тебя еще больше жизни, больше всего на свете. Не могу жить без тебя…– Ну, теперь и не расстанемся никогда. О прошлом поминать не будем. Оба мы делали глупости… Ну, успокойся…Он гладил ее по голове.Она плакала и смеялась одновременно.– Ты любишь меня? Скажи, не разлюбил?..– Я и сам не знаю, Надя! – задумчиво ответил он. – Иногда кажется, что очень люблю, а иногда, Бог знает, что со мною делается. Не хочу тебе лгать. Точно вдруг ненависть какая-то явится, а потом опять кажется, что люблю. Ты знаешь, я никогда не могу сам за себя отвечать. Сам себя иной раз не понимаю. Не могу с собой совладать. Одно только – не лгу никогда, а если увлекаюсь, то увлекаюсь искренне. Вот теперь кажется, что опять сильно, сильно тебя люблю и скажу опять по-прежнему: дорогая, ненаглядная моя…Очень крепко поцеловал ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34