все выбираете. Меня же многие находят еще интересным мужчиной. Ведь главный интерес не в красоте, а в уме, а у меня ум.Он сделал неопределенный жест рукой около лба.– С министрами поспорим… – с важностью добавил он и поднял вверх указательный палец правой руки.– Да уж вы этим известны, – насмешливо вставил Владимир Николаевич, – кого хотите провести сумеете!Крюковская тоже засмеялась.– О!.. Всегда проведу! – захохотал и он, не поняв насмешки. – Затем и дураки на свете, чтобы их умные могли дурачить, а в особенности это легко с деньгами.– Вы и умника всякого сумеете одурачить, – продолжал смеяться Бежецкий. – Что вам стоит это с вашими средствами?– На счет этого мне удавалось и не раз. Да и что мне это стоит? Ну, брошу тысячу, другую, пожалуй, – и дело сделано. Люди падки на деньги! – с важностью заметил Исаак Соломонович и снова засмеялся довольным смехом.– У меня сегодня до вас, любезнейший Владимир Николаевич, – обратился он к Бежецкому после некоторого молчания, – дельце есть. Я надеюсь, что вы мне это устроите. Там у нас старые счета есть, так я, пожалуй, разорву векселя, – презрительно добавил он. – Это для меня пустяки, но…Он искоса поглядел на Крюковскую.– Я бы желал с вами побеседовать наедине – предмет деликатный…– Если угодно, пройдемте в гостиную. Надежда Александровна нас извинит, – заметил Владимир Николаевич, вставая с кресла.– Пожалуйста, не стесняйтесь! – сказал Крюковская.– Все насчет искусства, вы знаете, что поддерживаю искусство. Оно мне дорого стоит. Искусство – вещь великая… – ораторствовал Исаак Соломонович, выходя с Бежецким из кабинета.Надежда Александровна была рада, что ее оставили одну, и снова погрузилась в размышления по поводу ее предыдущего разговора с Бежецким.– Ах, Господи, все это мне кажется не то, – думала она, сидя с закрытыми глазами. – Так близко и вместе с тем так далеко. Не понимает он меня, и мне тяжело, а только стоит ему посмотреть на меня ласково – уж я воскресла и ожила. Опять надежда! Ведь добрый такой, умный… Неужели он не будет никогда таким, каким бы я хотела его видеть?Она глубоко вздохнула и встала.– Впрочем, вздор! – продолжала она размышлять, нервно расхаживая по кабинету. – Переверну все, это пустяки, можно переделать… Попробую перевернуть. Это должно быть моей целью. Он слишком легко ко всему относится. Серьезного человека в нем разбудить, осветить эту тьму, в которой он жил до сих пор… Тогда, когда мы сошлись, я дала себе эту клятву и сдержу ее. Все вынесу, все ему в жертву принесу, а теперь одно сознаю: люблю его и люблю. Все, что вижу, прощаю. Даже искусство, мое дорогое искусство забываю – для него. Да! Сил во мне много, сумею любя его, свою всю жизнь забыть. Он ветрен и… увлекается. Так что за беда? Пускай только будет чувствовать, что свободен и счастлив со мной…Ее думы прервал вошедший Аким, с большим белым картоном в руках.Он был еще в более сильном подпитии.– Где у нас барин-то? Куды пропал? – остановился он, покачиваясь, посреди кабинета.– Он в гостиной, занят! – ответила ему Крюковская.Аким, с трудом передвигая ноги, направился к двери, ведущей в гостиную.– Не ходи туда, Аким, барин занят, не беспокой! – заметила она ему.– Как не беспокой? – остановился он. – Вот принесли, что заказано… Там дожидают. Что вы меня к моему барину не пущаете? Это что такие за новости?!– Говорят тебе, не хода, – загородила она ему дорогу, – барин занят. Если и пришли, так могут подождать. Да что это такое принесли?Она протянула руку к картону.– А то и принесли, – лукаво подмигнул Аким, пряча картон за спину, – что не нужно вам знать, вас некасающее… Секрет… Вот… видно, бабы-то везде равны, что в вашем, что в нашем звании. Что принесли? А то, что не вашего знания дело… Любопытны больно! Вы думаете, у нас с барином секретов от вас нет, ан, вон есть. А вы не пущать…Он снова направился к двери.Надежда Александровна снова загородила ему дорогу.– Говорят тебе, не ходи теперь… Подай сюда картон!Она ухватилась за картон, который Аким вырвал у нее из рук, но, потеряв равновесие, упал и уронил картон.Крюковская быстро подняла его.– Что это? Из модного магазина?Аким, с трудом поднявшись, снова бросился к картону.– Говорят, что не для вас… Вам знать не надо.Надежда Александровна отстранила его рукой, подошла к дивану, поставила на него картон и стала его развязывать.– Мне знать не нужно, поэтому я и должна знать…Она раскрыла картон и остолбенела.– Ведь я же говорил, что вам знать не годится… Спокойнее бы были… Право спокойнее, – заметил Аким, снова бережно завязывая картон.Крюковская смотрела на него ничего не выражающим взглядом.– А вы любопытничать. Ну, вот и уставились, чего смотрите? Теперь плакать начнете. Велика беда, что пошалить барин, пошалит и все тут. Мужчине можно пошалить, не барышня, – пустился он в рассуждения.Она молчала.– Таперича тот ругать начнет, – начал он, уже обращаясь к самому себе, – зачем увидала. Ах, ты Господи! Что станешь тут делать? – Не сказывайте нашему-то, что видели, – обратился он снова к ней, – а то задаст мне за вас… Экая оказия случилась!– Для кого это? Для кого, – задыхаясь от волнения, спросила она.– Вот сказывай таперича, для кого. Да уж все одно знаете, так нечего таить. Тут цыганка эта изменница, – таинственно сообщил он, – ну, барин и заказал…– Уйди, Аким, уйди! – прерывающимся голосом крикнула она.Он смотрел на нее, не двигаясь с места.Она подскочила к нему, повернула и стала толкать его в спину.– Поди, поди! Уходи, тебе говорят…– Что вы толкаетесь. Уйду и сам, к барину пойду, – заворчал он, направляясь с картоном в гостиную, но вдруг остановился у дверей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34