Я взял свое пальто — или, скорее, пальто Бернара. Вышел из дома… Неяркое светило окутывало здания бледной пеленой. От Соны, как от лошади, только что закончившей борозду, шел пар. Пригорки, дома, казалось, плывут куда-то, как отблески на воде. Мне чудилось, я иду вниз головой. Что теперь?.. Аньес заговорит, в этом нет сомнений. Она набросится на меня столь же остервенело, как я на нее. Доведенная до последней черты, она погубит себя в глазах сестры для того только, чтобы погубить меня. Правда превратит всех троих в поверженных, в ничтожества. Смерть Жюлии ничему не послужила. Я, смехотворный наследник дяди Шарля, должен срочно убраться отсюда, затаиться где-нибудь в другом месте. Заранее испытывая отвращение к тому, что мне предстоит предпринять, я чувствовал, что у меня не хватит сил выдержать эту новую битву. Кроме того, слишком уж много миллионов! Не верилось… Низко нагнув голову, подставив спину солнцу, я шел по набережной. С деньгами, привезенными Жюлией, я могу продержаться несколько недель, если Элен выставит меня за дверь. Но, может быть… Я мысленно повторял: «Она любит меня. Она сама это сказала». Ну почему я никогда не допускал мысли, что меня можно любить? А если Элен меня любит, она отбросит любые обвинения сестры в мой адрес.Мне вдруг показалось, что стало пригревать. Конечно, я слишком рано всполошился. Аньес не в силах ничего сделать. Разумеется, она может обратиться за помощью к правосудию. Но для этого ей нужно иметь полную уверенность. И даже в этом случае она наверняка спасует. Нет, ничего она не может, ничего. И хорошо это знает. А если плакала… Вдруг меня как ударило! Я вспомнил, что рассказывала мне Элен о попытке сестры покончить с собой. Я усмехнулся и остановился, упершись руками в мокрый парапет. Однако мысль моя уже работала в этом направлении. Мне не составляло труда подкреплять ее и своими собственными горькими наблюдениями. Еще немного, и я повернул бы назад, побежал бы домой… «Ну не такая уж она дура!» — рассуждал я угрюмо. На что тут же возражал сам себе: «Ты видел ее глаза! Она была уже мертва. Она до конца осознала, что она за человек, и не вынесла». Я вцепился в каменный парапет. «Да разве я не понимаю, что я за человек? Я же не умираю. Это было бы слишком удобно!» — «Ты-то привык!» Я облокотился о парапет, опустил голову. Такие слова мешали мне дышать, вызывали спазмы. После них я, как сердечник, стыдящийся своего недуга, бывал вынужден украдкой отдышаться. Я медленно побрел куда глаза глядят. Нет, я, конечно, не вернусь в квартиру сестер. Зазвонили колокола. Ни одна моя прогулка по городу не обходилась без колокольного звона. Может быть, сегодня мне в торжественной форме возвещается о похоронах Жюлии? Чушь! Не может быть ни заупокойной мессы, ни траурного кортежа. Тело тайком сожгут. Я был, несомненно, единственным, кто в этот час вспомнил о Жюлии. Впрочем, это было в порядке вещей: убил-то ее я.Внезапно я повернул назад. Кому до меня есть дело! Я угодил в сети, которые сам себе и расставил. Я вслушивался в звон колоколов, биение сердца, плеск речной воды о набережную. Нужно вернуться. Во что бы то ни стало. Если я вернусь сейчас, может быть, еще успею… Да нет же! Я нарочно запугиваю себя, вот и все. И потом, даже если… Если она и хочет покончить с собой, мне-то что?.. Я остановился недалеко от моста, попробовал воскресить в памяти наши свидания, но они не вызвали во мне никакого волнения. Аньес ушла из меня. Она меня больше не интересовала. Меня вообще ничто не интересовало. В эту минуту я сожалел о лагере, колючей проволоке, дисциплине. Монастырь как раз по мне.Я возвращался. Шаг за шагом приближался к дому, почти что против воли, лукавя с самим собой, но слишком устав сопротивляться. Недалеко от подъезда собака упорно обнюхивала тротуар. Я достал отмычку. Чтобы не обращать внимания на все эти приметы и внутренние голоса, изматывающие меня, надо бы еще раз сменить шкуру. Задыхаясь, я поднялся по лестнице. Открыл входную дверь. Прислушался.— Аньес!Какой же я идиот! Неужто я и впрямь надеялся, что она выйдет мне навстречу с распростертыми объятиями? Но слух у меня был наметан. Мне были знакомы мельчайшие оттенки царящей в пустых комнатах тишины.— Аньес!Я ринулся вперед. Дверь в ее комнату даже не была заперта. Аньес лежала возле уборной. Тело, сведенное обезобразившей ее конвульсией, уже застыло. Я дотронулся до ее руки. Твердь и холод, словно металл. Паркет усеян осколками чашки. Звук моего дыхания и тот казался сейчас оскорблением. Я отпрянул и утер лоб мягким рукавом пальто. Яд. Я прошептал это слово, чтобы убедиться, что уже поздно что-либо предпринимать. Оставалось ждать возвращения Элен. Она-то наверняка знает, что делают в подобном случае. Я стоял, скрестив руки, неотрывно глядя на покойную; вокруг было тихо как в склепе. Отважная Аньес! Не поколебалась выбрать благую часть. Я чуть слышно поздравил себя. Я был болен от горя и в то же время чувствовал себя на пути к выздоровлению. С Элен я уж как-нибудь найду общий язык. А самое главное, Элен сделает все необходимое. Она придумает, как избавить меня от присутствия этого тела, как обезопасить меня. Ох, только бы она поскорее вернулась! Я повел глазами: фотографии на столе не было, но в камине лежали остатки сожженных бумаг, писем, тетрадей; Аньес оборвала все связи с прошлым. Охваченный опасением, впрочем, вероятно, напрасным, я бросился в комнату Элен, затем обошел остальные — гостиные, столовую, кухню… Нет, Аньес не оставила ничего, что могло бы свидетельствовать против меня. Я вернулся к телу и в этот момент услышал, как поворачивается ключ в замке. Когда дверь закрылась, я негромко позвал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46