Смотрите.На ковре у окна была распростерта женщина, ее посетительница: голова покоилась на подушке, глаза и лоб были прикрыты мокрым полотенцем. На столике рядом с ней стояла деревянная повозка с лошадкой — одна из тех грошовых игрушек, по которым дети сходят с ума.— Она лишилась чувств, — спокойно объяснила Аньес. — Мне не удается привести ее в сознание.— Ты спятила! — с криком набросилась на нее Элен. — Эта женщина может умереть…— Да нет же. Что будем делать?— Может быть, позвать доктора? — предложил я. Элен передернула плечами:— Доктора? Чтобы нарваться на скандал? Она встала на колени и без церемоний приподняла женщине голову.— Одеколон, быстро! Пока Аньес ходила за одеколоном, Элен торопливо сообщила:— Она уверяет, что обладает даром провидения. И находит таких же сумасшедших, которые ей верят… Вот вам и результат! Мне надо было с самого начала поставить вас в известность, Бернар, но такие вещи нелегко говорить… Ага, вот и одеколон! Аньес принесла пузырьки, полотенца.— Ну все, моя дорогая, — угрожающе зашипела Элен. — Довольно с меня всей этой публики, желающей знать больше, чем остальные смертные. — Она то и дело плескала себе на ладонь резко и возбуждающе пахнущим одеколоном и терла незнакомке лицо.— Как будто настоящего мало! Нет, им подавай еще и будущее. Чушь!… Поднимите ее, Бернар.Я приподнял безжизненное тело молодой женщины. Элен раза четыре с безудержной злостью хлестнула ее по щекам. Аньес хотела вмешаться.— Ты заслуживаешь того же, — вновь закричала Элен. — До сих пор я терпела, но моему терпению пришел конец, слышишь?— Я имею право…— Никакого права… Или веди себя как полагается, или уходи и шатайся по ярмаркам с доморощенными бардами и шпагоглотателями.— Ах вот как! Ты мне осточертела… Надоело подыхать с голоду. Семья, традиции — все это прекрасно, но давно устарело, уверяю тебя.Кто-то старательно упражнялся на рояле. Мне было тяжело держать женщину, и я предложил:— Может быть, положим ее на постель? Но сестры не слушали меня.— Мне стыдно за тебя, — продолжала Элен. — Дурачить людей! Водить их за нос! Лгать ради собственного удовольствия!— Я не лгу. Я даю им каплю счастья, если ты способна это понять. Я рассказываю им об их пропавших родных.— Нет, вы только послушайте ее! Она могущественнее священника, вообще всех на свете! Мне явно пора вмешаться, милочка.— Оставь меня в покое. Я буду делать то, что хочу. Я у себя дома. Молодая женщина пошевелилась, открыла глаза.— Тише, — сказал я. — Она вас слушает.— Вот именно, — крикнула Аньес. — Замолчи! Пусти меня к ней…— Почему она потеряла сознание? — поинтересовался я.— От волнения. Я рассказывала ей об ее умершем сыночке… Я его видела, ее маленького Роже…— Роже! — повторила незнакомка и вновь залилась слезами. Я не без труда поднял ее и усадил в кресло.— Ну что, вам получше?— Кажется, да. Элен взяла ее за руку.— Сейчас вы отправитесь домой, — тоном, не терпящим возражений, сказала она. — Выбросьте все из головы. Будьте стойкой, а сюда больше не возвращайтесь: все, что вам здесь наговорили, неправда. Я не знаю, где ваш маленький Роже, и никто не знает. Никто не может его видеть. Это тайна, которую нужно уважать!Женщина повернула к Аньес искаженное отчаянием лицо. Аньес побелела и твердо заявила:— Я его вижу.— Уходите, — взмолилась Элен. — Бернар, помогите ей.— Вы против меня, Бернар, — сказала Аньес. — А ведь вы лучше любого другого знаете, что я говорю правду.Элен подняла с ковра шарф и быстрыми движениями повязала им голову посетительницы, застегнула ее черное пальто, засунула в сумку деревянную тележку и подтолкнула женщину к выходу.— Роже!— Смелее! — подбадривала Элен. — Идите… Вы же можете идти, верно?— Выбрось ее на улицу! — крикнула Аньес.— Бернар, идите вперед. Предупредите меня, если на лестнице кто-то есть, — попросила Элен. Я открыл входную дверь.— Никого! Элен отпустила женщину.— А теперь уходите. Я запрещаю вам возвращаться.— Да, мадам.Мы прислушивались к ее неуверенным шагам. Сверху мне было видно белое пятно. Это ее рука скользила по перилам.— Не стоит здесь задерживаться, — шепнула Элен и вздохнула. — Теперь догадываетесь, какое удовольствие я получаю от уроков музыки?— Давно это длится?— Два года. Ее научила этому одна подружка. Сперва я не вмешивалась: думала, ребячество. А потом она накупила книг, стала принимать людей, которые мне не по душе. Видела, что я не одобряю все это, но гнула свое. Особенно когда поняла, что за счет доверчивости стольких горемык можно поживиться. Какая семья в такое время кого-нибудь не потеряла?— Но… как она нашла подобную клиентуру?— Ба! Такие вещи передаются из уст в уста, в очередях, да где угодно!— А вы уверены, что у нее нет никакого дара?— Но, Бернар, я полагаю, вы не принимаете всерьез всю эту чепуху. Дар? У Аньес?Элен сухо засмеялась и тут же ушла. Рояль смолк. Я снял с вешалки плащ… Мне стало невмоготу в атмосфере этого дома. Нужно походить, подумать, однако я заранее знал, что лицом к лицу столкнусь все с той же неразрешимой проблемой.
Серые набережные утопали в черной воде. Сона дремала у подножия лестниц, отражая мосты, облака, фасады домов; сами каменные постройки казались менее реальными, чем их отражение в воде. Я бился над одним и тем же: как Аньес могла додуматься до двух бородавок и с потрясающей точностью воспроизвести наружность Бернара — человека, которого она никогда не знала, поскольку продолжает называть его Жерве. Будь я настоящим Бернаром, я бы, разумеется, разделил предубеждение Элен и посоветовал бы Аньес: «Малышка, тебе не мешает провериться!» Но я — то был Жерве. Как часто, когда во мне несколько дней кряду звучала та или иная музыкальная тема или какая-нибудь мелодия, то ускользая, то вновь маня и не давая покоя, я чувствовал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46