седой магистр Лоренц должен был ловить меня, если ему хотелось справиться со мной. Сестры и Вольфганг, наш младший брат — мальчик был всего тремя годами моложе меня, — слушались его; у меня был и старший брат, но в то же время его как будто и не было. Едва только у него показалась борода, как наш милостивый герцог определил его в оруженосцы к рыцарю Бранду, и он был послан в Испанию, чтобы купить там андалузских коней. Покойный отец Иоганна Фридриха имел случай узнать их достоинства в Мадриде после Мюльбергской битвы. Когда Людвиг уезжал, он был веселый малый и умел укротить самую дикую лошадь. Родителям было бы слишком тяжело считать его умершим, но годы проходили, и так как ни он, ни рыцарь Бранд не возвращались, то мы решили, что он погиб. Только мать не хотела этому верить и все ждала, что он вернется домой. Отец назначил меня будущим владетелем замка и наследником. Когда у меня стал изменяться голос и я с грехом пополам осилил Цицерона, меня послали в высшую школу в Иену, чтобы изучить там право и, как этого желал мой дядя, канцлер, сделаться потом членом Государственного совета.
О Йена, милая Йена! В мае и в июне выдаются такие блаженные дни, когда на небе бродят лишь легкие облачка, и все цветы и деревья так свежо и обильно цветут и красуются, что можно подумать — да, может быть, они и думают сами, — что они никогда не завянут и не опадут. Таким днем в жизни человека бывает веселая немецкая студенческая жизнь. Вы можете поверить этому. Леонард достаточно рассказывал вам об Йене. Он умел соединять удовольствие с работой; что же касается меня, то я не многому выучился на деревянных скамьях, так как редко сидел на них, и книжная пыль, наверное, не испортила моих легких, но я бесчисленное множество раз перечитывал Ариосто, ревностно занимался пением, и в то время, когда здесь все волновалось и шумело, я сочинял для собственного удовольствия множество песен. В Иене можно научиться и фехтовать, и мне очень хотелось скрестить разок свою шпагу с честным Аллертсоном, о котором вы рассказывали мне. Леонард был старше меня, и когда он с честью добился звания магистра, я был еще слаб в «Пандектах». Но мы по-прежнему оставались закадычными друзьями, поэтому-то я и поехал вместе с ним в Голландию. Да, это было доброе время! С господами йенскими теологами мы порядком поспорили о том, в каком месте Земли нужно искать райский сад. Я всех их признал тогда за дураков и подумал: «Существует только один Эдем, и лежит он в Голландии, и лучшие розы, которые разбудила в первое утро роса, цветут в Дельфте!»
С этими словами Георг покачал головой и в замешательстве остановился, но поскольку все молчали, и он видел напряженное внимание Варвары и пылающие щечки детей, то продолжил уже спокойнее:
— Так я вернулся домой и в первый раз испытал, что и в жизни прекрасные, солнечные дни, к сожалению, слишком часто сменяются ненастьем. Я нашел отца больным, и через несколько дней после моего возвращения мне пришлось закрыть ему глаза. Я еще никогда не присутствовал при кончине человека, и первым, самым первым оказался он, мой отец.
Георг остановился и в сильном волнении провел рукой по глазам.
— Ваш отец, — прервала молчание Варвара тоном теплого участия, — был, наверное, если можно заключать по яблоку о дереве, прекрасным человеком.
Тогда юнкер опять поднял голову и воскликнул со сверкающими глазами:
— Соедините в одно все, что только есть хорошего и благородного, составьте из этого высокий, прекрасный образ человека, и вы получите верный портрет моего отца, а если бы я мог рассказать вам о своей матери!…
— Она еще жива? — спросил Питер.
— Дай Бог, чтобы это было так! — воскликнул юнкер. — Вот уже два месяца, как я не имею никакого известия от нее. Это ужасно! На всяком пути есть свои радости, и мое солдатское ремесло нравится мне, но иногда бывает очень тяжело, когда так мало удается слышать о доме. Хорошо бы быть птицей, солнечным лучом или странствующей звездой, тогда можно было бы хоть на одно мгновение увидеть и узнать, что делается дома, и душа снова исполнилась бы новой благодарностью или, если уж это должно быть… но я не хочу думать об этом. И в долине Заалы теперь цветут деревья, а луга усеяны цветами, как и здесь, как и два года тому назад, когда я во второй раз покинул родину.
После смерти отца я остался его наследником, но не мог развлечься ни охотой, ни поездками ко двору, ни пением, ни звоном бокалов. Я бродил, как во сне, и мне казалось, что без отца я не имею права чувствовать себя хорошо. Тогда — тому как раз два года — посланный привез мне письмо из Веймара, пришедшее из Италии вместе с письмом к его высочеству нашему государю; в нем заключалось известие, что наш потерянный брат еще жив и лежит больной и нищий в больнице города Бергамо. Вместо него писала одна благочестивая сестра, и мы узнали из письма, что по дороге из Валенсии в Ливорно Людвиг был захвачен морскими разбойниками и увезен в Тунис. Какие страдания он вынес там, от какой опасности ему наконец удалось освободиться, вы узнаете когда-нибудь после. На одной генуэзской галере он бежал в Италию. До Бергамо ноги его еще несли, но далее он идти не мог, и вот я узнал, что он лежит больной, может быть, умирающий, среди чужих, хотя и милосердных людей. Я не стал откладывать своего выезда и по дороге в Бергамо, разумеется, не щадил своего коня. Но сколько ни попадалось мне на пути замечательного и красивого, ничто не привлекало и не радовало, так как мысль о лежащем при смерти брате подавляла в моей душе всякую веселость. Бег встречного ручья заставлял меня спешить, а высокие горы представлялись мне завистливыми преградами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106