Какое бремя, какой камень! Смерть!)
Леон обратился к нам с плаксивыми стенаниями:
– Как это… Как это… неприятно, господа, тяжело… Какая… злоба! Хотя бы понять, с какого конца уцепиться, но ничего не понятно, ни через забор, ни изнутри, потому что некому, ни справа, ни слева, странное дело я бы полицию вызвал, но зачем, чтобы болтать стали, ведь это смешно, посмеялись бы, и только, даже полицию нельзя вызвать, однако, господа, кот или не кот, дело не в коте, дело в том, что сам факт какой-то ненормальный, сдвинутый, аберрация какая-то, что ли, достаточно того, что здесь открывается простор для размышлений и можно думать и выдумывать, что кому угодно, каждого можно подозревать, каждому не доверять, потому что кто мне поручится, что это не кто-либо из нас, здесь сидящих, ведь безумие, сдвиг, аберрация с каждым может случиться, а как же, и со мной, и с моей женой, и с Катасей, и с вами, господа, и с моей дочерью, если уж аберрация, то вообще нет гарантий, аберрация fiat u bi vult, ха-ха-ха, как говорится, может с каждым приключиться, с каждым лицом и с каждой личностью, ха-ха, гм, гм! Такая гадость! Такое… свинтусово рассвинятство, чтобы на старости лет у меня были дом и семья и чтобы не было даже капли уверенности в тех, с кем я общаюсь, в окружении, в котором нахожусь, чтобы в собственном доме я стал бездомной собакой, чтобы не мог доверять никому, чтобы мой дом превратился для меня в сумасшедший дом… для того я всю жизнь… для того все мои труды, усилия, заботы, страдания, баталии все моей жизни, которых ни счесть, ни упомнить, целые годы, годы, побойтесь Бога, а в них месяцы, недели, дни, часы, минуты, секунды, бессчетные, забытые, гора моих секунд, пропитанная трудами… для того, чтобы я никому не мог довериться? За что? Почему? Можно подумать, что я драматизирую и кот – это ничего страшного, но, господа, дело очень неприятное, очень, кто мне поручится, что котом все и кончится, что после кота не наступит очередь более крупного зверя, если безумец в доме, ничего нельзя гарантировать, естественно, я не хотел бы сгущать краски, но о покое уже и речи быть не может, пока все не объяснится, человек в собственном доме будет жить из милости… из милости, я говорю…
– Замолчи!
Он с болью взглянул на Кубышку: – Хорошо, хорошо, я замолчу, но думать… Думать я не перестану!
Лена процедила в сторону «уж перестал бы», и мне показалось в этом ее бормотании нечто новое, то, чего раньше в ней не было, но… что я мог понять? Я спрашиваю, что тут поймешь? По дороге проехала дребезжащая машина с людьми, я заметил только головы за последним кустом, собаки лаяли, ставни наверху, ребенок хнычет, шум в глубине, глобальный, всеобщий, хоральный, а на шкафу бутылка, пробка… Могла бы она убить маленького ребенка? С таким кротким взглядом? Но если бы и убила, то это сразу же сплавилось с ее взглядом в совершенное целое, оказалось бы, что у детоубийцы может быть кроткий взгляд… Что тут поймешь? Пробка. Бутылка.
– Ну, что там опять?… – закипятился Леон. – Может, вы присоветуете? – смиренно обратился он к Фуксу. – Идем смотреть стрелку и палочку…
Жарко, один из тех часов в маленьких комнатах на первом этаже, когда душно, и заметна пыль в воздухе, и охватывает усталость, у меня ноги болели, дом был открыт, и постоянно что-то там, где-то там, птица пролетела, вообще звенело, Фукс говорил: «…здесь я согласен с паном директором, во всяком случае, хорошо, что мы поговорили, и, если кто-нибудь заметит что новое, мы сразу, господа, должны об этом узнать…» Дроздовский. Дроздовский. Все это – с трудом выползающее из вязкой тины, заплутавшее во тьме, как некто, уже сумевший выбраться до половины, уже вставший на колени, чтобы вновь провалиться, о, сколько, сколько деталей нужно иметь в виду… Я вспомнил, что еще не завтракал. Болела голова. Я хотел закурить сигарету, сунул руку в карман, спичек не было, спички лежали на другой стороне стола, рядом с Леоном, попросить или не попросить, наконец я показал ему сигарету, он кивнул, протянул руку, подтолкнул коробок в мою сторону, я протянул руку.
6
Похоронили его за оградой, у дороги. Этим занялся Людвик, когда, вернувшись из конторы, обо всем узнал. Отнесся он к этому с досадой, буркнул «варварство», прижал к себе Лену, потом принялся закапывать кота в канаве. Я слонялся из стороны в сторону… об учебе, конечно, не могло быть и речи, вышел на дорогу, вернулся, походил по саду. Издалека, осторожно, чтобы никто ни о чем не догадался, я осмотрел старую ель и бревно, по которому колотила Манся, двери комнаты Катаси, место за углом дома, где я стоял, когда услышал грохот со второго этажа… в этих местах и в этих предметах, в их сопоставлении, скрывалась тропинка, которая привела меня к удушению кота, если бы я сумел правильно расшифровать комбинацию этих пунктов и предметов, то, может быть, узнал бы правду об удушении. Я даже зашел на кухню под каким-то предлогом, чтобы еще раз проверить губы Катаси. Но беда в том, что всего оказалось слишком много, лабиринт разрастался, множество предметов, множество мест, множество событий, разве не правда, что каждая пульсация нашей жизни складывается из миллиардов частиц, так что же делать? Вот именно, я не знал, что делать. Мне совершенно нечего было делать. Я остался без работы.
Я зашел даже в пустую комнату для гостей, где впервые увидел Лену и ее ногу на железе кровати. Возвращаясь, я задержался в коридоре, чтобы вспомнить скрип половиц, когда в ту, первую, ночь вышел поискать Фукса. Отыскал стрелку на потолке, осмотрел пепельницу и нашел взглядом кусочек пробки на шейке бутылки – однако все мои наблюдения были бессмысленны, я просто смотрел, и ничего больше, и чувствовал себя среди этих мелочей слабым и неуверенным, как выздоравливающий после тяжелой болезни, для которого мир сужается до жучка или солнечного зайчика… и одновременно как человек, который после долгих лет пытается воссоздать для самого себя неведомую, непонятную прошлую жизнь (я усмехнулся – вспомнился Леон с его минутами и секундами)… чего же я искал, чего?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55