В конце концов тебя отыскали в одной из калькуттских тюрем. Или бангкокских? Очевидно, ты осквернил храм: вошел в него голым или там взял и разделся. Они ухитрились добиться, чтобы тебя выпустили и доставили к дверям американского посольства. Ты был очень болен. Видимо, тяжело переживал ломку. Может быть, ты даже и не все помнишь про то время.
Доктор погасил сигарету.
– Тогда же твою мать несколько раз пришлось госпитализировать. Чтобы избежать нежелательной огласки, ее сиделка звонила нам каждый раз, когда возникала угроза приступа, и я лично отвозил ее в больницу. Твоя мать часто отказывалась от врачебной помощи, хотя было очевидно, что она чрезвычайно в ней нуждается. Иногда нам приходилось,– он сделал паузу, подыскивая слова,– применять транквилизаторы. Но вообще-то ей здесь нравилось. Если уж ее привозили, то ей просто не хотелось уезжать из Нью-Хейвена. Вот почему я да и весь персонал лечебницы знаем так много о тебе, Джонатан. Служащие банка и опекуны постоянно звонили мне. И мать очень часто про тебя рассказывала. У нее всегда на ночном столике была твоя фотография.
– Какая фотография?
– Твоя детская фотография. Ты стоишь рядом с отцом.
– Отчего умерла моя мать?
– С тех пор, как умер твой отец, мать постоянно болела.
– Она покончила с собой?
Доктор немного помолчал.
– Это был просто несчастный случай. Она хранила все лекарства в маленьком холодильнике в спальне. Возможно, когда холодильник размораживали, пузырьки намокли и ярлычки отклеились. В ту ночь твоя мать приняла лекарство не из того пузырька. Вот и всё. Просто несчастный случай.
– Вскрытие делали?
– Нет. А зачем? Она была под врачебным надзором.
– Почему ей позволяли держать в спальне такие сильнодействующие лекарства?
– Когда умер твой отец, все чувства и заботы исчезли из ее жизни. Это было ужасно. Ее жизнь стала бесцельной.
– Но был я,– сказал Уэйлин.
– Ну да, был. Но тебя выгнали из колледжа, ты принимал наркотики, ты попал в историю с этой девицей…
– Кэйрин,– подсказал Уэйлин.
– Да, Кэйрин. Вот все и решили, что тебе будет лучше пожить за границей. И твоя мать, возможно впервые в жизни, осталась совсем одна.

* * *

Я вспоминаю званый ланч, который устроили родители девицы, проживавшей с Кэйрин в одной комнате. Мы явились прямо с занятий. После еды старшие отправились в клуб играть в гольф или карты, прочие пошли купаться, остались мы с Кэйрин; она стояла в дверном проеме, провожая взглядом отъезжающие автомобили. Я раздвинул пряди ее волос и поцеловал в шею. Кэйрин покраснела, но не шелохнулась и ничего не сказала. Я запустил ладони под блузку и положил их на ее груди. Она ненадолго закрыла глаза, отвела мою руку и повела в гостевую спальню. Мы разделись и ласкали друг друга. Я почувствовал ее желание и попытался проникнуть в нее, но она остановила меня. Я не принимаю пилюли, сказала она, боюсь побочных эффектов. К тому же, добавила она, мне хочется внутрь только спьяну или наширявшись. Я предложил ей выпить, но она отказалась. От выпивки меня тошнит, сказала она. Мы продолжили. Я чувствовал, как она возбуждена, но когда я спросил, можно ли войти, она сказала, что не хочет кончать. Она убеждала меня, что это отвратительно, то, как она кончает, все эти вопли и повизгивания. Я целовал ее глаза, волосы, рот и все говорил ей, все говорил, как мне хочется почувствовать ее изнутри. Но она все отказывала, утверждая, что может меня любить и без оргазма. Мои пальцы играли с ее плотью, я ее целовал, я в нее впивался. Ее тело содрогалось, ее тело извивалось, она задыхалась, она влажнела, но не кончала, никак не кончала. Оттолкнув меня, принялась рыдать. Я пытался успокоить ее, но она уткнулась лицом в подушку и ревела безудержно. Когда она приутихла, я обнял ее и спросил, почему же она не может кончить? Она сперва ничего не сказала, но потом призналась, что частенько запирается у себя в комнате и возбуждает себя фантазиями и журнальчиками. Потом ложится на живот и ласкает себя, пока не кончит. Я спросил, выходило ли у нее это с мужчинами. Она сказала, что пару дней назад приняла ЛСД с одним африканским студентом, который пробовал кислоту в первый раз. Они пошли к нему в комнату и, пока шел кайф, трахались. У него был маслянистый, кисленький, пахучий пот, и она отметила про себя, что он не обрезан. Когда он был сверху на ней, он казался ей блестящей черной зверушкой, полуящеркой, полубелкой, которая вгрызается в орех ее нутра. У нее не хватило силы вовремя оттолкнуть его, и он кончил-таки в нее. Как она перепугалась! Пошла в пункт «Скорой помощи», наврала, что ее изнасиловали, и выклянчила таблетку, ну эту, которая «поутру».
Я перевернулся на спину и силой уткнул ее носом в мой пах.
– Валяй,– приказал я ей.– Мне плевать, нравится ли это тебе, я просто хочу кончить.
Я сжал ее плечи, и она подчинилась, склонила голову и нежно заглотила меня. Я приказал ей не церемониться и не быть такой нежной, обхватил ее голову и прижал к себе до упора. Она методически двигала головой, помогая себе языком и пальцами. Я почувствовал, что она снова возбуждается. Она старательно трудилась и при этом сама вышла из равновесия, но, когда почувствовала, что я почти готов, резко остановилась, бросила меня и вновь уткнулась лицом в подушку. Но на этот раз слез не последовало.

* * *

Я отдал Кэйрин все мои заметки и фотографии, сделанные в Бирме, Индии и Африке. Я сделал это, потому что мне хотелось показать ей нечто материальное, связанное с моим прошлым, чтобы она смогла лучше понять его. В то же время я гадал, значит ли для нее мое прошлое вообще что-нибудь. Я всегда опасаюсь, как бы какая-нибудь история из моего прошлого не испортила моих отношений с теми или иными людьми в настоящем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46