– Все так делают. Я как раз недавно читала, что Шопен не только без зазрения совести перерабатывал мелодии из польской народной музыки, но однажды парафразировал в своих «Фантазиях» экспромт Мошелеса, который по случайности был опубликован под одной обложкой с ноктюрнами великого поляка. Шопен настолько стеснялся этого заимствования, что в течение двадцати лет отказывался переиздавать свой шедевр. Собственно, художник всегда преобразует уже существующие формы, мотивы, техники, создавая новый синтез, – продолжала она свою лекцию, – а Годдар всего лишь воспользовался одним музыкальным пассажем услышанной где-то пьесы! – Андреа была разочарована. – Этого совершенно недостаточно для далеко идущих выводов.
– Согласен, этого недостаточно, – сказал он, целуя подругу; язык Домостроя жадно исследовал впадины и выпуклости ее тела.
Его прикосновения заставили девушку затрепетать, дыхание ее участилось; закрыв глаза, она мотала головой и извивалась всем телом.
Он прервал свои ласки и вкрадчиво произнес:
– Есть и другая ниточка. Угадай, как звали Либерзона.
– Зачем? – она уперлась руками в его плечи и замерла.
– Просто угадай.
– Виктор. Нет, подожди: Гектор.
– Не угадала.
– Да какое отношение имеет ко всему этому имя Либерзона?
– Самое прямое, – изрек Домострой, – потому что его звали Годдар.
Откинув волосы с лица, она резко села.
– Что?
– Годдар Либерзон. – Он смотрел на нее, не отрываясь.
– Это невероятно. Может быть, совпадение?
– Совпадение? Сначала имя Либерзона, потом его музыка! Здесь связь, а не совпадение. – Домострой помолчал. – Но какая тут может быть связь? Когда Годдар Либерзон был в зените славы, наш Годдар, надо полагать, как и ты, заканчивал среднюю школу.
Она задумалась.
– Ты сказал, что Годдар заимствовал темы у двух композиторов. Один из них Либерзон. А второго ты вычислил?
– Пока нет, – сказал Домострой.

Несколько дней спустя Андреа спросила:
– Ты нашел другую тему, которой, как тебе кажется, воспользовался Годдар?
– Сначала я никак не мог определить ни композитора, ни пьесы. С ней связано нечто светлое и хрупкое, несколько старомодное, в духе русских романтиков конца девятнадцатого века: Бородина, Балакирева, Мусоргского. Хотя у меня было такое странное чувство, что я когда-то слышал эту пьесу, причем в исполнении самого автора, а значит, она написана гораздо позже. И тут меня осенило. Годдар позаимствовал этот мотив у Бориса Прегеля, еще одного известного мне композитора.
– Борис Прегель? Я ничего не слышала ни о нем, ни о его работах.
– Сейчас уже не его время. Прегель родился в России и в шесть лет начал играть под руководством своей матери, превосходной пианистки и певицы. Позже он занимался музыкой в Одесской консерватории, затем неожиданно увлекся наукой и сбежал на Запад – во Францию. Оттуда перебрался в Соединенные Штаты. Подобно Либерзону, Прегель получил известность не благодаря своей музыке, а прежде всего как выдающийся изобретатель и эксперт в области атомной энергетики. К тому же он оказался чрезвычайно удачливым предпринимателем, торговал ураном и другими радиоактивными веществами. За свои достижения и заслуги перед человечеством Прегель удостоился кресла президента Нью-Йоркской Академии наук и такого количества наград, что по этой части он не уступает ни де Голлю, ни Эйзенхауэру или Папе Римскому.
– А как насчет его музыки? – поинтересовалась Андреа.
– Она превосходна, – сказал Домострой. – В традициях русского романтизма. Его «Романтическая сюита», фантазия ре-бемоль и многие другие произведения исполнялись в Америке и Европе Римским и Миланским симфоническими оркестрами под управлением Д'Артеги. – Домострой помолчал, затем произнес: – Вот ведь никогда не знаешь, что всплывет в памяти. Я совершенно забыл, что дирижер Д'Артега выступал еще и в качестве актера. Он играл Чайковского в фильме «Карнеги-холл».
– Похоже, ты в курсе всех пикантных подробностей из мира музыки! – отозвалась пораженная Андреа.
– Подожди, скоро сама будешь знать не меньше. Вот, к примеру, Борис Прегель, он, так же как Либерзон, писал песни на стихи знаменитых поэтов.
Он замолчал и задумался.
– Хотел бы я знать еще одну пикантную подробность: как же так случилось, что Годдар использовал мотивы обоих, и Годдара Либерзона, и Бориса Прегеля? Не понимаю, какая тут связь.
– Может, ему просто нравится их музыка, – предположила Андреа.
– И все же, какое совпадение! Даже при жизни Прегель и Либерзон не пользовались широкой известностью. Мало кто знаком с их произведениями. Не удивлюсь, если окажется, что семья нашего Годдара была как-то связана с ними. Как мог Годдар узнать обоих, Либерзона и Прегеля?
– Да почему бы и нет?! – воскликнула Андреа. – Годдар, к примеру, мог быть младшим компаньоном в фирме сначала у одного из них, потом – у другого. Вот тебе и связь!
– Сомневаюсь. И прежде всего потому, что Либерзона и Прегеля вряд ли можно назвать типичными менеджерами. Оба они были художниками и интеллектуалами, людьми глубоко и разносторонне образованными, к тому же публичными.
– Не думаешь ли ты, что в каком-то смысле Годдар такой же. как они?
– Конечно нет. Те были искусными и талантливыми музыкантами. А наш Годдар, несмотря на то, что говорят о нем критики, не обладает истинным пониманием фортепиано; музыка у него простая и плоская, никакой глубины; его обращение с ритмом, гармонией и мелодией – не более чем синтезированная мешанина. По-моему, он и певец никудышный: голос у него такой же заурядный, как и репертуар. Ему не хватает силы голоса, так что он полностью полагается на электронные средства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102