«Учись, внученька!» Наверное, у меня вырастают клыки – за столом сидит Александр.
– Вот, Наташа, – Александр…
Он добавляет: «Иванович». Сука!
– …сказал, что твой друг. Я и пригласила твоего друга обсудить твое будущее.
Я в этом дурацком халате… Зачем он пришел? Мать обалдела совсем, не знает, к чьей помощи прибегнуть. Это он вошел через «черный» ход. Неужели он сказал ей? Я бью его по ноге под столом.
– …Я думала, она в окно выбросилась. Я ничего не знаю о ней.
В придачу к кастрюльке я оставила перекинутые за окно простыни и двери заперла. У кого она хочет узнать обо мне?! У этого фарцовщика хуева? Что он знает обо мне? Ну, пожалел меня плачущую, рассказала я ему пару историй из школьной жизни. Я вот даже отчество его знаю. Иванович, еби его мать!
– Я не собираюсь принимать участие в этом маразме. Желаю приятно провести время.
Встаю из-за стола. Я так охуела, что послушно уселась за него.
– Как тебе не стыдно, Наташа?
– Это тебе должно быть стыдно, мамочка. И вам – Александр Иваныч!
– Я хочу знать, что с тобой происходит, кто твои друзья.
– Какие друзья?! Ты собираешься приглашать сюда каждого встречного-поперечного?
– Я уже встречный-поперечный…
Он еще что-то вякает!
– Я очень сожалею, если вы претендовали на другую роль, но все места уже распределены. Вами же самими!
– Наташа, прекрати пререкания, я ничего не пойму!
– Нечего тут понимать. До свидания!
Бамс! – дверь бабушкиной комнаты. Бамс! – дверь «моей», и на задвижку. Обсуждать она собралась!
Я слышу, как он уходит: «До свидания, Маргарита Васильевна», – уже не через «черный» ход. Мать стучит в дверь.
– Ты откроешь мне или нет? Что это за поведение?!
– Я не собираюсь с тобой ничего обсуждать. С ним обсуждай.
– Прекрати!.. Господи, откуда ты такого мужика раскопала? Он же мужик!
А ты хотела, мамочка, чтобы я с детства увлеклась лесбиянством? Может, еще и увлекусь – я люблю Ольгу за сиськи тискать.
– Я не настаивала на его приходе, да будет тебе известно. Он сам проявил желание познакомиться. И это меня чуточку успокаивает – хоть не бандит какой-нибудь, скрывающийся… Но он ведь взрослый мужчина!
Если бы он был маленький, хиленький, то на возгласы мамаши я бы могла ответить, что маленький, но вот с таким вот… Хотя я не помню, какой у него хуй.
– Я уезжаю на дачу завтра. Чтобы не вздумала урок пропустить!
Уезжай, уезжай, мама. Жарься на солнце, мажь лицо черной смородиной. Зачем он приходил? Посмотреть, как живет малолетняя блядь? Ну и увидел. А что я могла при матери ему сказать?
«Как ваша жопка-с после уколов», спросить?
* * *
– Алло, говорит Александр.
– Ну и что вы хотите? Будущее мое обсудить?
– Ну ладно, кончай. На урок идешь?
– О, вы уже в курсе всех моих дел. Я ванну принимать собираюсь. Может, придете помыть меня, раз уж взяли шефство надо мной?
– Не отказался бы. Но лучше после урока. Я с тобой пойду.
– Пожалуйста. Можете подать экипаж в час тридцать к парадному входу.
Помыть бы он меня не отказался. Конечно, выебать он меня хочет. Вот для чего он и вчера приходил, и сейчас звонил. Тогда-то он не смог.
– Здорово! Взять папку?
– В ней ноты, а не «доски».
– А чего ты такая злая?
– А на кой черт ты приперся вчера?!
Идем к площади Мира, бывшей Сенной. Тут действительно сено когда-то продавали и «били девушку кнутом…» А может, и не били.
Он не говорит, зачем приходил. «Так, проведать». Конечно, он не скажет мне, что выебать меня хочет, дабы свое мужское достоинство восстановить. Не передо мной, естественно.
Садимся в трамвай.
– Далеко это?
– А что, уже расхотел?
– Нет, так… У меня не было таких молодых знакомых… еще.
– Ну и как?
– Не помню, пьяный был. Ты тоже – не очень-то соображала.
Да уж чего говорить – два дурака.
– Сколько же тебе лет, Александр Иваныч?
– Кончай. Двадцать семь. Тебе, как я понял, и пятнадцати еще нет.
Манерный парень – руку подает, выйдя из трамвая. И нахальный, правильно Ольга сказала.
– Тебе придется ждать меня в этом скверике сорок минут.
– Подожду.
– Зачем?
– Там посмотрим. Иди играй, школьница.
Вхожу в парадное и медленно поднимаюсь на третий этаж. Какая я сама наглая! Знаю, что он от меня хочет, и иду с ним. Значит, сама хочу. Фу!
Учительница охает и ахает. Экзамены меньше чем через месяц, а я будто и не готовилась. Пальцы не слушаются. Прелюдию Шопена играю на октаву выше, как дома, подражая секс-писку Джейн Биркин. Я нервничаю. Меня ждут там, а вы мне – легато, легато… Так всегда стыдно ей конвертик с деньгами давать. Мать вперед боится заплатить – думает, что я ходить не буду, денежки пропадут.
– Неужели все? А я думал, девушку в рояль засунули, и она там задохнулась.
– Не смешно.
Я стою перед ним, развалившимся на скамейке, бью коленками по папке, солнце ему загораживаю.
– Сядь. Отдохни.
Я не хочу садиться. Если я сяду, он обязательно попытается меня обнять.
– Да. Поехали. Не люблю новостройки. Люблю свой Васильевский. Северная Венеция. Возьмем тачку.
Какой Васильевский? Он что же, так вот сразу меня к себе домой и повезет? Но я помалкиваю и сажусь в такси на заднее сиденье. Смотрю ему в затылок. Хорошо, что он коротко пострижен – в шею можно целовать. Какая я дура! Только вылечилась – и опять туда же!..
* * *
Высаживаемся на Невском. Рядом с ресторанчиком, где я никогда не была. Он-то уж был не раз – прямо приказывает гардеробщику, который здесь почему-то и летом.
– Возьми у школьницы портфель, ха-ха!
Гардеробщик тоже – ха-ха! Врешь – не верят, правду говоришь – тоже не верят.
В зале почти никого нет. За столиком с краю – Захарчик с девушкой. Мы подсаживаемся к ним.
– Саша, как хорошо, что ты пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61