К седлу приспособился.
Вспомнилось вдруг, как я в свой первый поход ходил. Как задницу с непривычки о седло стер. И друзья мои вспомнились. Славдя и Гридя. И болью по сердцу вдарило. Тоской резануло. Марена их в том походе нашла. Я уж вон какой вымахал, а они так чадами и остались. Ну да пусть им сладко будет в светлом Ирии, в Сварге небесной.
Отмахнулся я от прошлого. Недосуг мне старое ворошить. Как Белорев наставлял – вчера кончилось, завтра не пришло, значит, днем сегодняшним жить надобно. Вот и живу.
А княгиня хороша.
Гордая.
Кичливая.
Едва смотрит на своих воинов. Впрочем, ее ли это воины? Ратью-то Свенельд управляет, а у кого рать, у того и сила. У кого сила, тот и прав. Только Ольга своего не отдаст. Норовиста, что та кобылка, на которой она в свой стольный город въехала, как сядешь на нее, так и слезешь.
И одежа на ней яркая. Незапыленная. Да и с чего ей пылиться? Это дружина по берегу шла, а мать и сын в ладье по Славуте-Днепру спускались. Кони-то под ними не нуженые. Отдохнувшие. Небось, не один день их вода днепровская качала. Соскучились по твердой земле, оттого теперь под седоками и выплясывают.
А на Ольге шапка соболем оторочена, охабень лазоревый лисьим мехом подбит, летник черевчатый золотой ниткой изукрашен, а вошвы на летнике жемчугами обсыпаны. Ожерелье на шее тесное, оберегами расшитое. Камень алый с зеленым чередуется. А из-под подола узкий чоботок торчит, носком острым в стремя вставлен.
Ратники мечами в щиты застучали. Приветствуют кагана и княгиню.
А те посреди майдана поводья натянули.
Встали.
– Вот и наше время пришло, – шепнул Кветан и меня в бок пихнул. – Пошли, что ли?
Вышли мы на майдан. К всадникам подошли.
– Дозволь, матушка, – с поклоном земным сказал старшой конюший, – коней принять.
Взглянула на нас Ольга. Па мне взгляд остановила.
– А чего это ты, Добрынка, без поклона подошел? – строго спросила.
Выдержал я ее взгляд.
– Не приучен я спину зазря гнуть, – говорю. – Не закуп я твой. Не рядович. И в бою ты меня в полон не брала. Так что долгов перед тобой у меня нет. Коли конюхом меня определила, так на то воля твоя. Я слово дал и договор держу. Только ниже, чем я есть, меня сделать не в твоей власти.
Опешила она от этих слов. Растерялась. Глаза в сторону отвела. А дружинники, что рядом стояли, возмущенно зашумели. От них и по всему майдану гул пошел. Дерзким я, видать, показался.
Один ратник из ряда вырвался. На меня бросился.
– Как ты посмел, холоп! – кричит.
Меч плашмя повернул. Хотел меня поперек спины приласкать. Да усердие свое не рассчитал. Слишком много прыти в удар обидный вложил. Ушел я в сторону. Только клинок в пустоте просвистел. Потерял вой опору. Заваливаться начал. А я под него подсел, да в бедро его подтолкнул. Опрокинулся ратник. Под ноги каганову коню отлетел. Грохнулся. Хлопнул щитом червленым по земле. Громко у него получилось. Заграяли вороны киевские. В небо взметнулись.
И конь от этого грохота перетрусил. Взвился Облак. Вздыбился. Святославу бы к шее его прижаться. За луку седельную рукой ухватиться. Только не сумел мальчонка. Ухнул через конскую спину. Только сапоги сафьяновые, бисером расшитые, сверкнули. Головой в землю полетел.
Не знаю даже, как я успел? Подхватил его на руки. Расшибиться не позволил. Так все быстро случилось, что никто ничего понять не смог. Только что каган верхом сидел, а уже у меня на руках барахтается. А когда осознали, что произошло, на меня всей гурьбой кинулись. Дай им волю – затоптали бы меня в ярости. Только воли им не дали.
– Стойте! – Ольга ратников окликнула. Все и встали.
Мечи вздыблены…
В глазах ненависть…
Покромсают. Порвут на куски за кагана своего.
А я Святослава прикрыл.
– Не напугался? – шепчу.
– Не-а, – он мне тоже шепотом.
Вот и слава тебе, Даждьбоже. Не позволил дитю шею свернуть.
А мальчонка рассмеялся вдруг.
– Мама, мама! – кричит. – Видела, как я с Облака кутырнулся?
И опустились мечи. И ненависть в глазах на радость сменилась. Не убьют меня, значит. Пока не убьют.
– Видела, – облегченно вздохнула княгиня. – Что ж ты так неловко?
– Зато быстро, – ответил Святослав, и вся надменность его улетучилась.
Мальчишка – и есть мальчишка.
Я его на ноги поставил. Он к матери побежал. Не стала княгиня ждать, когда я у нее кобылку принимать буду. Сама спешилась. Обняла сына. К себе прижала.
– В порядке ты? – беспокоится.
– А чего мне сделается? – каган из материнских объятий выбираться начал. – Пусти, – говорит, – раздавишь.
Нехотя Ольга объятья свои ослабила. Святослав на свободу выбрался да к терему побежал. Там его уж сенные девки ждали.
Княгиня ему вслед посмотрела. Улыбнулась. И к ратнику прыткому обратилась.
– Как тебя зовут? – спросила.
А тот уж на ноги вскочил. Стоит – ни жив ни мертв.
– Претичем соратники называют, – отвечает.
– За то, что верность свою проявил, быть тебе, Претич, боярином. Свенельд! – позвала она воеводу.
– Здесь я, княгиня. – И верно, воевода тут как тут.
– Сотню под начало Претича дашь?
– Дам, княгиня, – кивнул Свенельд и на меня глазищами зыркнул. – А с этим что?
Повернулась ко мне Ольга. И вновь наши взгляды встретились…
– А ведь справедливы его слова, – сказала она. – Правда на его стороне. В договоре нашем речи не велось, чтоб он спину гнул. Хоть и пленный, а право имеет. Благодарю тебя, Добрый, за то, что сына спас. – И вдруг сама мне в пояс поклонилась.
Свенельд избил меня вечером того же дня. За конюшней. У навозной кучи. Отхлестал меня чересседельником точно нашкодившего кота. И повод нашелся. Дескать, плохо после его жеребца вычистил. Он во время пира продышаться из терема вышел, в конюшню заглянул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17